Былой войны разрозненные строки

Утром потащили обратно, перегрузили в другой эшелон. Наконец приехали в Тамбов. За две недели пути никто из медработников не подошел. Белые черви стали расползаться из раны по телу. Брал руками и выкидывал…

Петр Ланин.

Взвод переправился на Керченский плацдарм одним из первых. И только поднял людей в атаку — разорвалась мина. Удар был такой, что отдалось в затылке. Подбежал санитар, наложил на ногу жгут. Ночью, на носилках, поднесли к отходящему пароходу. У трапа стоял военврач и в темноте сортировал раненых: «Куда ранен? Тяжело? Легко? Тяжелых в трюм, легких — на палубу!». — «Почему в трюм?». — «Ты тяжелый. Все равно не выплывешь…»

Александр Дерюгин.

Привезли в передвижной госпиталь. Разрезали сапог. Хирург сказал: «С ногой придется расстаться». — И сразу наркоз. Двоих раненых, оба без ноги, повезли на аэродром, одели в ватные конверты и подвесили носилки под самолет. Кукурузник сел в поле, подъехала санитарная машина, санитар раскрыл конверты: «Ты что?». — «А у меня уже два конверта пропали. В чем повезу следующих?». — Зима, холод, они полуголые и в машине ни матраца, ни одеяла. В госпиталь привезли синими… Выбежали сестры, окружили, плачут: «Пока солдат нужен… А теперь пусть пропадает!». — Занесли в баню, стали растирать. До Украины везли в хорошо оборудованных румынских вагонах, тепло, сытно. Там колея другая, перенесли в холодный вагон. Сестра одна, и кушать почти нечего… «У тебя какой ботинок?». — «Правый». — «А у меня левый».

Спаровались, высунули в окно — котелок горячей картошки и бутылка самогона. Ожили.

Моисей Шлеймович.

В Ташкентских госпиталях, где проходили практику, поразило большое количество раненых в левую руку… Высунет из окопа, а снайпер уже ждет.

Арон Эпштейн.

Новый 1942-й год застал в госпитале. Как отметить? Елки нет. В палате лежало четыре человека: капитан с острова Ханко, мичман с Северного флота и летчик Сорокин, повторивший подвиг Алексея Маресьева. Его сбили над территорией противника, раненый он перешел, переполз, линию фронта, отморозил ноги и ему ампутировали обе ступни. Выздоровев, он вернулся в свой полк, сбил несколько самолетов, получил Героя и часы от английской королевы с надписью «лучшему летчику Северного Флота». Сорокин сказал: «Возьми мои костыли, составь и пусть каждый повесит самое дорогое». — И повесил часы английской королевы. Капитан и мичман повесили фотографии жен и детей. У меня ничего не было. Повесил синего бумажного зайца, которого подарила девочка-пионерка на концерте для раненых.

Через сорок лет, на встрече с преподавателями и студентами Одесского медучилища, рассказал об этом и показал зайца. Из зала раздался взволнованный женский голос: «Это мой заяц!» — одна из преподавателей училища и была той девочкой.

Александр Копанев.

В скитаниях по оккупированной территории, набрела на партизанский отряд. Несмотря на то, что не было оружия, приняли.

Уже не была девочкой — исполнилось тринадцать. И хотя все еще была уверена, что дети рождаются от поцелуев, еврейская девушка в тринадцать лет привлекательна даже в рубище.

Прохода не давали. Партизанский отряд — не подразделение Красной Армии, где есть какая-то дисциплина, субординация, можно к кому-то обратиться, пожаловаться. Пошла к командиру отряда. Тот сказал: «Я тебя защитить не могу. Уходи». — Ушла.

Когда Красная Армия освободила городок, пошла посмотреть — может кто живой остался. Объял ужас. По улицам свободно ходили полицаи! Которые на ее глазах убили родителей, расстреляли сестер, размозжили голову младшей сестричке. Подумала — немцы вернулись.

Немцы не вернулись. Когда война повернула на Победу многие полицаи пришли в партизанские отряды «смыть вину кровью». И их приняли. Рассказала все уполномоченному НКВД. Ни в один дом не пускали, смотрели косо. Ночью пришли, сказали: «Не убили тогда — убьем сейчас. Уходи».

Люся Блехман (Цымринг).

…В школе сидели за одной партой. Оба призывались в тридцать девятом году. Сына «врага народа» отставили, а его взяли. Был танкистом. Из Львова прислал фотографию с зубчатыми краями. Больше писем не было. И надежды тоже. Еврей. Бандеровцы стали действовать в первые часы войны.

После Победы поехал в свой родной город. Витебск был разрушен. Ни спросить, ни сказать. На Марковщине сохранилось несколько бараков. Никого. Все на работе. Возле одного сидит одинокая сгорбленная старушка. Стал подходить. Молодой, здоровый, красивый. Живой. Старушка стала подыматься навстречу и вдруг, воздев руки к небу, закричала: «А Гришеньки-то нету!».

Это была его мать…

Полицай-украинец служит немцам, а у себя дома три с половиной года спасает еврейскую семью. Приходят наши. Полицая на десять лет в Сибирь. За то, что служил немцам или за то, что спасал евреев?..

Украинский мальчишка, начитавшись книг о разведчиках, выслеживает своего одноклассника-еврея и предает его немцам. Немцы расстреливают не только еврейскую семью, но и украинскую, которая укрывала. А как «награду» доносчику заодно расстреливают и его!

В селе Уданово немцы ведут евреев на расстрел. Навстречу идет христианский священник Сылин. Впереди обреченных с гордо поднятой головой идет раввин. Священник не сворачивает в сторону, подходит к раввину, обнимает его:

«Прощай брат!». — «Прощай брат! — отвечает раввин, — встретимся на Страшном суде!».

Немецкий комендант кричит священнику: «Не мешайте нам нести службу!». — Священник по-немецки отвечает: «Вы служите Молоху, а я Богу!».

Этот священник спас еврейскую семью из пяти человек.

Илие Мазоре.

Заместителю председателя колхоза Марку Моисеевичу Эпельбауму поручили эвакуировать в глубь страны молочное стадо племенных коров. Посадил жену и дочь в бричку и своим ходом гнал скот до Саратова. Перегнал благополучно, без потерь. Здесь скот разобрало начальство, а его избрали председателем одного из колхозов. Одним из первых в стране ввел денежную оплату труда колхозников. Они и работали в полную силу.

Колхоз процветал. Собрали деньги на танк. Приехал сын одной из колхозниц, танкист. Ему и вручили боевую машину. После освобождения Киева стал собирать стадо, чтобы вернуть хозяевам в прежний колхоз. Не тут-то было! Не отдают! Понравилось.

Стал шуметь, требовать. Начальство окрысилось. Стали его снимать с работы. Трижды! И трижды колхозники не давали снять — любили и уважали. На четвертый раз все начальство съехалось — сняли. И тут же судить. Разбазаривание средств в больших размерах. Как же, платил деньги за труд! Осудили и отправили в стройбат. С трудом освободился.

Так нет же! Уже после войны приехали в его колхоз, описали дом, мебель…

Поразительно, но слово «Победа» на войне не существовало. И это несмотря на то, что вера в Победу в армии и народе никогда не ослабевала, даже в самые тяжелые дни. Только поэт мог сказать: «когда мы победим…» Для солдат же это было табу. Солдаты, от рядового до генерала, всегда говорили: «когда уже кончится эта проклятая война…»

Позвонили из штаба: «Посылаем тебе пополнение». — Вечером по горизонту видно далеко — километрах в двух показалось несколько человек, идут цепочкой, друг за другом. Один сильно припадает на ногу. В госпитале не долечили? Пришли: «Ты что, ранен, что ли?». — «Да нет. У меня одна нога с детства на семь сантиметров короче». — «Да как же тебя взяли?». — «Да так вот и взяли. С самой Сибири следую. Куда ни приду — «Как же тебя взяли?» И отправляют дальше — «Там разберутся». Так вот и пришел».

А куда дальше? Дальше некуда. Передовая.

Как встречали в Праге — не описать. Такого ликования больше не было нигде. Забрасывали цветами, лезли на танки, угощали вином, обнимали и целовали, танцевали и пели, приглашали зайти. Через какое-то время увидел документальный фильм, как встречали немцев в 1938 году — один к одному!