Истоки (Книга 1)

Любовь Андриановна экономила на каждом пустяке, чтобы было на что угостить сыновей. Никогда, ни днем ни ночью, не переставала она ждать их, а после гибели Константина ожидания эти переросли в постоянную тревожную тоску. Пока шла война с Финляндией, жила под неослабным опасением получить такое же короткое извещение о Саше или Мише, какое было получено о Косте.

Любовь после длинной телеграммы от Александра и Михаила о том, что они едут домой, не останавливаясь в Москве, лишилась сна и покоя. Но Миша обманул ее ожидания. Однако Любовь так радовалась возвращению меньшого сына, что на первых порах как будто смирилась с этим. Радовало ее, как удивительно быстро Саня сбросил с себя солдатчину. В баню пошел военным, в гимнастерке и галифе с прозеленью, а к чаю вернулся заводским парнем: в спортивных фланелевых штанах, в черной косоворотке, в пиджаке внакидку. Светлая улыбка на молодом сильном лице говорила всем: "Я все такой же, как и был прежде. Куда бы меня ни послали, какие бы наряды ни надевали на мои плечи, я как был Санька Крупнов, так Крупновым и останусь!" И, как бы утверждая это свое крупновское постоянство, он на второй же день вместе с отцом и Светланой отправился на завод. А вечером Александр уже склонялся в светелке над столом, готовился к летней экзаменационной сессии в заочном политехническом институте. И все поверили в невероятное: никуда Саша не уходил из дому, никакой войны не было, а был просто дурной сон.

Вениамину Ясакову, пришедшему звать его в клуб, ответил с прежней твердостью:

- Не могу - работа. Поумнеть хочется.

- Да ну тебя, Шурка, от работы лошади дохнут!

- Тогда отдыхай, а то, чего доброго, околеешь. - Александр помолчал и потом добавил: - Или ты не в родстве с конягами?

Ничего особенного не рассказывал он и о войне, разве лишь о том, что иногда бывало холодно.

- Обычно говорят, жарко на войне, - возразила Лена.

- Жарко бывает в бане и на экзаменах, - ответил Александр и закончил деловито: - Поскорее надо закругляться с учебой, времени в обрез.

Когда спросили его о Михаиле, он покраснел и, скованный застенчивостью, ответил неопределенно:

- Живе-е-ет.

- Скоро он приедет? - затормошила его Лена. - Какой он?

- Шабутной, семь пятниц на неделе. Приедет - увидишь.

- А над чем он работает сейчас?

- Над собой, все никак не определит, с какой ноги надо утром ступать.

Сноха Светлана сказала о девере с особенной улыбкой, опуская мягкие ресницы:

- Когда-то Мишенька был общительный и... влюбчивый. - Из чувства неловкости она умалчивала о том, что Михаил неравнодушен был к ней. Теперь он, наверное, остепенился, да?

Александр махнул рукой.

- И сейчас в этих делах он баламут: любая женщина для него богиня... Влюбляется во всех, только пожарной каланче не объяснялся. - Посмотрел на сестру, горестно предположил: - В нашем городе, пожалуй, и каланче объяснится.

Приезд племянника Федора, сына покойного Евграфа, заставил на время забыть о Михаиле. Сияющим метеором влетел в дом морячок Федор. Было солнечное утро, и золотые шевроны, мичманские нашивки на рукаве его кителя блестели, ослепляя глаза. Это был высокий, стройный молодец, сразу же затмивший всех знакомых парней Лены. Веселый балагур, несколько рисовавшийся перед девушками, он так им понравился, что они целыми косяками ходили в сад Крупновых.

Привез он с собой двухрядку с нарядными мехами. Вечерами веселил родню задушевной игрой. Денис заказывал ему старые революционные песни и сам подпевал вполголоса.

Женя не отставал от веселого, бравого дяди. Теперь он свою жизнь не мыслил иначе, как на флоте, в океане.

С приездом Федора воцарился в доме праздник, и только Любовь все чаще стала вспоминать сыновей такими вот маленькими, как Коська. И тут всегда представлялся ей Михаил - он родился в тюрьме. Интеллигентный следователь, выведенный из себя молчанием Любавы, вдруг залетел в камеру, выхватил из рук Любавы Мишку. Тот даже не плакал, а недоуменно моргал. Следователь положил младенца на пол, занес над ним ногу в сапоге: "Раздавлю гаденыша!" Пнул так, что Миша укатился к параше. Арестантки кормили Мишку жевками, когда Люба слегла. Не уберегли только от проникшей в тюрьму оспы. Миша и потом, на воле, часто хворал. Однажды так заболел, что едва дышал. К его смерти все были готовы, но он оклемался, вошел в силу. И росли братья разными: Костя - спокойный, Юра - живой, активный, быстроглазый; Мишка же всегда о чем-то думал, колупая в носу или посасывая большой палец. И внешностью он резко отличался от братьев: круглый, как телеш, неизвестно в кого чуть раскосый, темноглазый.

Редко и сдержанно ласкала его Любовь. Воспоминания об этой поре мучили ее, а возникшая запоздалая жалость к сыну больно давила сердце. Усиливалась эта жалость еще тем, что мальчишка никогда ничего не просил, не обижался, не удивлялся, как будто бы лучшего он и не ожидал от людей. Он никогда не дрался с ребятишками. Если они налетали на Мишку, он не убегал, спокойно, с какой-то обреченностью стоял, не уклонялся от ударов, а только удивленно смотрел в глаза обидчиков, как бы говоря: "Ну, ну, покажи себя, скотина!"

Но на одиннадцатом году жизни Мишка неожиданно и резко изменился. Каждый день проникал на завод, лазил по цехам. Кепку носил козырьком назад, ловко плевал через правое плечо. Редкая мальчишеская свалка в школе и рабочем поселке обходилась без него. Мишка выдумывал невероятные истории, уверяя всех, что это правда. Если кто из сверстников не соглашался с ним, он тыкал пальцем в его лоб, говорил:

- Мозги твои оловянные! - И загибал такие россказни, что на него поглядывали с опаской.

Однажды прибежал Юрий.

- Мишку опять избили! - сказал он, вытирая окровавленный нос разорванным рукавом.

Любовь нашла Мишку на берегу Волги: лежал грудью на камнях, окунал лицо в воду и отплевывался кровью.

- Что это такое? - Она схватила его за руку и поставила перед собой.

Жгуче поблескивая темными глазами, он ответил преспокойно:

- Идиоты! Не верят, что тятя - сын Степана Разина.

Любовь засмеялась, скупо погладив мокрую голову сына.

- Что ты выдумываешь? Стенька-то Разин когда жил?