Путь Геракла (История банкира Виктора Геращенко, рассказанная им Николаю Кротову)

Летом 1996 года мы всем правлением летали в Ульяновск в компанию «Авиастар», рассматривали вопрос кредитования запуска в серию пассажирского самолета ТУ-204. Самолет получился удачным и значительно более дешевым по сравнению с зарубежными аналогами. Он мог неплохо продаваться на Среднем и Ближнем Востоке, да и в Юго-Восточной Азии. Чтобы повысить успешность проекта, мы даже подобрали авиакомпанию в Египте, готовую приобретать новые самолеты. Проект был серьезный и выполнимый, следовало лишь решить вопрос с временным налоговым послаблением. Мы написали письмо нашему премьеру Черномырдину, но он отказал.

Вообще, у нас не было недостатка в предложениях по кредитованию. Помню, приходил молодой Дерипаска, делился планами развития алюминиевой промышленности…

Практически с самого учреждения банка потенциальным акционером был японский участник, однако власти этой страны шесть лет не давали ему разрешения на работу в России. При мне акционером банка наконец стал Industrial Bank of Japan, он, в отличие от других крупнейших японских банков (Bank of Tokyo-Mitsubishi, Mitsui Financial Group и др.), не был корпоративным. В административный совет ММБ тогда вошел молодой член руководства IBJ — К. Сейки — wise man (мудрец) и просто хороший мужик. Для взаимоотношения с банком мы тогда же открыли представительство во Владивостоке.

При мне из числа акционеров вышел Промстройбанк, российская часть уменьшилась до 25 %. Я уговаривал Сбербанк увеличить свою долю, объяснял председателю правления банка А.И. Казьмину плюсы такого участия: «У вас нет филиалов и подразделений, специализирующихся на иностранных операциях. Если ваш клиент будет совершать те или иные импортно-экспортные операции, мы всегда предложим удачную схему. Вы должны за нас держаться!» Однако Сбербанк все свои акции продал.

ММБ в целом успешно развивался, рос кредитный портфель, хотя были определенные проблемы с частью клиентуры, связанные в том числе с конъюнктурой рынка. Но в целом банк: и руководство банка, и кредитный комитет, и правление — подходил достаточно осторожно к подбору клиентов. И я бы сказал, даже иногда сверхосторожно, особенно наши иностранные участники, поскольку для них все-таки Россия была страной слегка неведомой и они привыкли к определенным стандартам деятельности на Западе, которые здесь не всегда имели место с точки зрения обеспечения.

В банке была сильная группа, занимающаяся валютными операциями. Во многом поэтому мы благополучно избежали кризиса 1998 года. В ГКО мы не лезли, понимая, что здесь что-то делается не так.

Кризис 1998 года был вполне объясним и понятен: поскольку положение бюджета страны было в целом очень сложным, приходилось изыскивать пути финансирования дефицита бюджета. И хотя система выпуска государственных казначейских обязательств была совершенно правильно придумана и первоначально Центральный банк обеспечивал обратные операции через форвардные операции с иностранными владельцами, все же были допущены две ошибки. Во-первых, не был установлен лимит на иностранные вложения, о чем, кстати, была дискуссия в Центральном банке, но новое руководство не посчитало нужным прислушаться к предупреждениям. Предложение такое делала Т.В. Парамонова. Но в начале 1996 года ее даже выселили на Житную улицу. Вопрос этот был поставлен в апреле, Татьяна Владимировна настаивала на том, чтобы на первом этапе выделить на всех нерезидентов определенный лимит и следить, чтобы он не превышался. Тем более что в то время все операции по покупке-продаже валюты проводил Центральный банк. Снять потолок можно было через пару лет. И вдобавок нужно было и из валютного коридора, который тогда устанавливался в течение 1995–1998 годов, уходить весной 98-го года, для того чтобы через, так сказать, девальвацию рубля уйти от кризиса. Этого тоже не было сделано, и итог ошибок выразился в том кризисе, который сильно ударил по банковской системе, хотя одновременно помог ее оздоровить, так как часть неспособных развиваться или зарвавшихся банков была вынуждена уйти с рынка.

На нас некому жаловаться. Мы закрыли все свои обязательства и помогли некоторым нашим партнерам. В частности, «Сургутнефтегаз» держал свои средства в трех или четырех банках (в том числе и «Онэксимбанке»), и только мы полностью выплатили ему все вклады.

Из ГКО, как я уже говорил, мы ушли как раз вовремя, настолько удачно, что меня некоторые борзописцы даже обвинили в получении инсайдерской информации.

Министр путей сообщения России Н.Е. Аксененко, отдавший распоряжение Желдорбанку продать ГКО за две недели до кризиса 17 августа, действительно был близок к «семье», и за него отвечать я не буду, но все, хоть чуточку помнящие те времена, должны знать мои отношения с тогдашней властью, в том числе и центробанковской. Мне бы они своих секретов не раскрыли! Любой опытный банкир должен был понимать, что при таких высоких процентных ставках пирамида долго не просуществует. Осторожные иностранцы уходили с рынка.

Я знаю, что в прокуратуре есть список госчиновников, игравших гособлигациями и продавших их прямо перед объявлением дефолта. Меня среди них нет!

Тем временем С.К. Дубинин написал полуторастраничное письмо Ельцину, в котором заявил, что, в связи с тем что Черномырдин обвиняет его во всех грехах, он подает в отставку. Президент собрал банкиров, чтобы посоветоваться, кому доверить Центральный банк в этот раз. И якобы руководители ряда банков назвали мою фамилию. В конце августа по поручению Бориса Николаевича меня вызвал заместитель главы Администрации президента РФ Руслан Орехов. Я ответил, что, если Черномырдин будет премьером, я не пойду, Черномырдин свое слово никогда не держит! Дней через пять на новой встрече к Орехову присоединился Волошин. Черномырдина к тому моменту Госдума первый раз не утвердила [23]. Я вновь отказался, зная, что будет новое выдвижение. После повторного провала экс-премьера мне сказали, что последней попытки президент делать не будет, так как это грозит роспуском Думы. В верхах было принято решение провести переговоры с Е.С. Строевым и Е.М. Примаковым. Мне порекомендовали не выкобениваться.

10 сентября в четверг мне позвонил Евгений Максимович: «Приезжай ко мне в МИД». Там он сказал, что дал согласие стать премьером. В ответ я признался, что тоже дал согласие на ЦБ. 11 сентября Дума меня утвердила.

Я написал заявление правлению ММБ с просьбой приостановить трудовое соглашение со мною. Из Международного Московского банка я уходил с сожалением, так как работа здесь мне нравилась, да и платили неплохо. Чувствовал я себя в ММБ комфортно с точки зрения бизнеса; хорошие отношения сложились и с коллегами.

Но вернуться в Центральный банк меня заставили не только и не столько уговоры со стороны руководства страны, но в какой-то степени корпоративная этика, товарищество. Руководители ряда банков, с которыми я давно работал и к которым я относился с уважением, уговаривали меня принять предложение. «А то опять придет какой-нибудь «любитель» из Минфина» (такая традиция существует еще со времен Советского Союза и частенько плохо сказывается на нашей банковской системе).

Перед приходом в Центральный банк я поставил условие, что все правление банка подаст в отставку, так как единогласно голосовало за объявление дефолта. У меня должны были быть развязаны руки, я хотел набирать людей, а не заниматься их увольнением. Времени было мало. Так и сделали, однако меня предупредили, чтобы я не создавал правление больше семи человек. А то, если я не справлюсь, опять придется всех увольнять, платить выходные пособия!

Дубинин иногда говорит, что я натравливал на бывшее руководство ЦБ прокуратуру, так вот он ошибается. Когда Генпрокуратура стала искать виновных в августовском кризисе, я Ю.И. Скуратову сказал одно: «Вы можете доказывать все что хотите. Единственная просьба: не пачкайте всю организацию».

В Международном Московском банке я преемников не назначал, всем в сентябре занималось правление. И делало это хорошо. Банк и в дальнейшем совершенно адекватно ощущал себя на рынке. Связи с ММБ (теперь — ЮниКредит Банком) я не разрывал, каждую осень, 19 октября, меня приглашают на день рождения банка.