Дневник

Что мне приятно, так это то, что я привыкаю поддерживать общий разговор – это необходимо, если желаешь завести себе порядочный салон. Прежде я брала себе кого-нибудь одного, а всех остальных оставляла на произвол судьбы.

Воскресенье, 21 апреля. В два часа пришел М.; мы несколько раз оставались одни, и он объяснился мне в любви, кажется, серьезно, что ни говори, а это всегда волнует, и когда 'он сказал мне:

– Да разве вы не знаете, что я люблю вас, что я всей душой люблю вас,- я почувствовала то смущение, которое когда-то принимала за ответную любовь.

– Ну! – отвечала я.- Я думаю, что вы не единственный, если это даже правда.

– Если это правда! Вы это отлично знаете, как можете вы не верить этому?

Он схватил мою руку и страстно поцеловал ее.

– Полноте,- сказала я, вспыхнув и отдергивая руку,- как вам не стыдно заставлять меня краснеть! Право, вы ведете себя слишком не благовоспитанно для бонапартиста, потому что я думаю, что такое обращение с девушкой вовсе не принято во Франции.

Но он еще в течении десяти минут продолжал умолять меня дать ему руку, но я не дала ему, сохраняя серьезный вид, скрывавший непритворное волнение.

– Вы украли этот поцелуй.

– Дайте же мне ваше разрешение…

– Ни за что.

– Но ведь вы знаете, что этот поцелуй будет моей отрадой в течении двадцати пяти дней, которые я пробуду вдали от вас, что…

Но тут кто-то вошел. Он хорошо играл свою роль… После четырех часов он ушел. Я несколько минут прогулялась с Диной, потом пришло несколько человек гостей. Между прочим заговорили и об NN., и я сказала, что я не хочу слышать о нем ничего дурного, что я его люблю и уважаю, и что если бы мы с ним и разошлись, это ровно ничего не изменило бы.

Неужели М. действительно любит меня?

Я противопоставила его излияниям стену равнодушия и насмешек, что подало повод к некоторым изречениям того рода, которые вызывают всеобщее удивление.

Я открыла свои старые тетради химии…

Когда я достигну окончательных результатов в живописи, я буду учиться декламации: у меня голос и жесты драматической актрисы.

Если только Бог даст мне здоровья и времени, я буду заниматься всем; я и так уже много делаю, но это только начало.

Я создала себе существование, достойное зависти.

Вторник, 23 апреля. М. в сущности очень не глуп, особенно для такого светского молодого человека. Но в сравнении с NN это то же, что сравнивать какую-нибудь салонную певицу с Патти… Я надеюсь, друзья мои, что вы отдаете должную справедливость человеку, собирающемуся теперь окунуться в прелести семейной жизни – вы ведь знаете, как высоко я его ставлю, а в моей гениальности вы, конечно, не сомневаетесь!

Среда, 24 апреля. Вместо того, чтобы читать, я играла на гитаре. Я разучиваю наизусть песню:

Говорят, что ты хочешь жениться,

Я не в силах тот день пережить.

Я пою это с должным чувством, с тихим отчаянием и выражением непритворной грусти в глазах. Но это только от песни, потому что в действительности, если я чувствую что-нибудь, то только по вечерам.

По просьбе дедушки я целый вечер играла у него в комнате, но потом мама начала изливать разные жалобы по поводу брака NN.

– Теперь уж все равно ничего не поделаешь,- сказала она,- так можно все высказать. Не могло быть в мире людей, более подходящих друг к другу, чем Мари и NN. А теперь эта черноволосая лицемерка будет наслаждаться счастьем!

И так далее. Как это скучно, что мама говорит все это, ну, положим, если бы даже это было чем-нибудь для меня,- нужно было бы во всяком случае оставить меня в покое. Вы знаете, когда дети ушибутся, они плачут вдвое сильнее, если их начинают утешать!

Я отдамся живописи. Но я чувствую себя так, как будто с меня сдирали кожу и все, все, что меня наполняет, разлагается в пух и прах, вот так бывает с куклами, когда с них сдирают их коленкоровую кожу, и волос, которым они набиты, так и лезет во все стороны.

Я запретила себе все, кроме живописи, а мне всячески стараются смутить и ум, и сердце, и все… Ну, полно, дитя мое! Если ты плохо чувствуешь себя, думай об одном: все это только вопрос времени, время заставит тебя забыть его, время успокаивает все скорби, будем же терпеливы и предадим себя в руки Божий. Но завтра NN должен прийти обедать. Если он действительно женится, лучше бы уж мне его не видеть; я буду бояться и… я буду бояться…

Он женится! Я встречаю это известие невольным ропотом, это совершенно естественно. Но, кажется, я могла бы остаться совершенно спокойна, если бы мама не была так взволнована этим. Я не проявляю никакой досады, но и не стесняюсь сказать, что это событие не из приятных… Такое поведение подобает женщине, которую грязная вода вселенной принудила взобраться на вершину горы.

Уже половина одиннадцатого и я ложусь спать, чтобы завтра по своему обыкновению быть в мастерской без пяти восемь.

Суббота, 27 – Воскресенье, 28 апреля. Сегодня, после пасхальной заутрени в русской церкви, наше посольство устроило ужин у священника, дом которого был избран на этот раз из-за близости к церкви. Но рассылает приглашения и принимает сам посланник. Нам пришлось сесть за тот же стол, где бы великий князь Лейхтенберг-ский с женой, посланник и самая избранная часть русской колонии в Париже.

Почему бы князю О., который, как известно, вдовец, не влюбиться в меня и не жениться на мне!.. Я была бы посланницей в Париже, чуть-чуть не императрицей! Ведь женился же А., бывший посланник в Тегеране, на молоденькой женщине – по любви, будучи уже пятидесятилетним человеком.

Я вовсе не произвела желанного эффекта; Лаферрьер опоздала, и я должна была надеть платье, которое мне не шло. От платья зависело мое настроение, от настроения – выражение лица, и все остальное.

Понедельник, 29 апреля. Работаю с восьми часов утра до шести вечера, исключая только полтора часа, уходящих на то, чтобы сходить позавтракать. Что может быть лучше правильной работы.

Но чтобы перейти к чему-нибудь другому, скажу вам, что – кажется – я никогда не смогу серьезно влюбиться. Я всегда, всегда открываю в человеке что-нибудь смешное, и уж тогда конец. Или если и не смешное, то неловкое, или глупое, или скучное, словом – вечно есть что-нибудь… Но правда и то, что прежде, чем я найду человека, который сумел бы завладеть моей душой, я не поддамся никакому очарованию. Благодаря этой склонности докапываться в каждом человеке до его недостатков, я смогу уберечься от всех Адонисов в мире…

До какой степени глупы люди, прогуливающиеся в парках, и как мне непонятна эта пустая, тупая жизнь!

Пятница, 2 мая. Бывают минуты, когда готова послать к черту это горнило умственной работы, славу и живопись, чтобы ехать в Италию – жить солнцем, музыкой и любовью.

Суббота, 3 мая. Я обожаю все, что просто – в живописи, в чувствах, во всем. У меня никогда, никогда не было и не будет простых чувств, потому что они невозможны там, где царят всякие сомнения и опасения, основанные на пережитых фактах. Простые чувства могут возникнуть только при счастье или где-нибудь в деревне в неведении всего того, что…

Я представляю из себя характер в высшей степени сложный, столько же из-за избытка разных тонких отношений, сколько из-за самолюбия, потребности в анализе всего, постоянного искания истины, страха пойти по не правильному пути, различных неудач.

А когда сердце и ум в вечной тревоге, в результате получается нечто истомленное. Это, конечно, не мешает быть сильным, но в то же время легко поддаешься всяким причудам, экзальтации, легко обрываешься в своих начинаниях, словом – вечная мучительная неровность настроения. В общем, это, конечно, лучше, чем безусловное однообразие, которое, как говорят, тоже утомляет. Такое однообразие и полная ровность характера исключают возможность различать во всем тонкие оттенки, которые доставляют высшую радость тонким, сложным характерам, а эти характеры ищут тонких ощущений во всем – даже в созерцании великого и прекрасного, да без этих тонкостей и действительно вряд ли можно достигнуть таких сильных и художественных эффектов…