Гумилёв сын Гумилёва

С этого времени Гумилев работал над «Историей Срединной Азии в древности» («Историей Хунну»), заказывал у Ахматовой книги по специальности.

Возможно, на выбор предмета исследования повлияла неудача Бернштама, не случайно же Гумилев в письме к Ахматовой поминал его имя: «Задача эта очень сложная, как ты знаешь, Бернштам сломал на этом шею…» Гумилев должен был справиться с задачей, которую, как он полагал, провалил проклятый «Натаныч».

Научные занятия придавали жизни давно потерянный смысл и отвлекали от лагерной реальности. Гумилев жил только ради этих занятий, полностью погружался в материал. Алексею Федоровичу Савченко, своему лагерному другу, он рассказывал, как продуктивно научился использовать время. Вместе с другими зэками Гумилев шел из жилого барака зоны на стройплощадку, путь неблизкий и очень скучный, и время в дороге считается нерабочим, но Гумилев уверял, будто идет по дороге с удовольствием:

«Гражданин начальник выбрал за меня дорогу. <…> Я иду в колонне, среднем ряду, кругом одни спины, чего на них смотреть? <…> Идеальные условия сосредоточиться, уйти в свои мысли. Полтора часа туда, полтора обратно. Три часа для творческих размышлений! Если бы вы знали, сколько интересных мыслей приходит в голову во время этой дороги!..»

Известие о смерти Сталина застало его за работой, и Гумилев просто-напросто отмахнулся: «…идите, скорбите, идите, скорбите…»

25 марта 1954 был готов черновой вариант, который Гумилев называет «История Хунну». Помня о судьбе «Истории Срединной Азии в Средние века», Гумилев написал «Завещание для оперуполномоченного или следователя», где просил в случае его смерти не уничтожать рукопись, а передать ее в Институт востоковедения: «При редакционной правке рукопись может быть напечатана; авторство может быть опущено; я люблю нашу науку больше, чем собственное тщеславие. Книга эта может восполнить пробел в науке и отчасти залечить раны, нанесенные нашей науке наглостью и бездарностью доктора ист. наук А.Н.Бернштама. Лучшим редактором книги, в настоящее время, может быть А.П.Окладников. В случае, если книга напечатана не будет, разрешаю студентам и аспирантам пользоваться материалом без упоминания моего авторства. <…> Готические соборы строились безымянными мастерами; и я согласен быть безымянным мастером науки».

Несколько месяцев спустя в письме к Ахматовой от 2 июня 1954 года Гумилев называл свою работу «конспектом диссертации по истории гуннов».

Но продолжая дополнять и переписывать свой труд о хуннах, Гумилев вновь принялся за древних тюрков. Позднее рукописи получат названия: «Древняя история Срединной Азии» (другой вариант: «Древняя история Центральной Азии в связи с историей отдельных стран») и «История Срединной Азии на рубеже Древности и Средневековья».

Голода в лагере уже не было, Гумилев мог заказывать друзьям научные книги. Ахматова и Абросов присылали выписки из необходимых ему монографий, искали в справочниках нужные сведения. Ахматовских писем сохранилось немного, но из них видно, что Анна Андреевна по мере возможности помогала сыну в работе: составила и прислала биографическую справку об Ань-Лушане.

Но все-таки Ахматова не занималась востоковедением, а потому иногда вместо необходимых присылала дорогие, но ненужные книги. А сын злился, обижался. Несколько лет он просил достать ему «Западную Монголию и Урянхайский край» Г.Е.Грумм-Гржимайло, даже указывал, что ее можно найти на складе Географического общества. Но Ахматова так и не нашла этой книги. Между тем монографию Грумм-Гржимайло было не так уж трудно найти. Наталья Варбанец ее легко отыщет и вышлет Гумилеву. Более того, в 1997 году Сергей Лавров обнаружит на складе Географического общества неразошедшиеся экземпляры «Западной Монголии».

Гумилев попытался и дальше использовать Варбанец, заказывал ей выписки из необходимых ему справочников и монографий, но мобилизовать Птицу на эту работу не удалось, и Гумилев, убедившись в ее неспособности (точнее, в нежелании) «прореферировать 20 страниц или выписать 1 стр. хронологии», отказался от этой затеи: «Ученой секретарши из тебя не выйдет», — заключил он.

С Василием Никифоровичем Абросовым, ихтиологом и лимнологом (озероведом), Гумилев познакомился еще в сороковые годы. Переписываться они начали после того, как Абросов благоразумно покинул опасный Ленинград и поселился в спокойном Торопце, а затем – в Великих Луках. В конце 1954 года их переписка возобновилась. Гумилев был убежденным сторонником географического детерминизма и пытался выяснить динамику усыхания и увлажнения степей, чтобы сопоставить ее с историей кочевых народов. Абросов бескорыстно помогал ему, составлял извлечения из необходимых Гумилеву книг и реферативные справки, консультировал своего друга-историка. Именно в письмах к «другу Васе» Гумилев поднял проблемы, которыми он будет заниматься в 1960-е. В письме от 3 марта 1955 года Гумилев впервые поставил вопрос, как можно использовать данные об изменении уровня (расширении или усыхании) Каспия и Арала для восстановления картины климатических колебаний. К этой теме он вернется десять лет спустя и напишет несколько интересных статей, показав себя специалистом не только в истории, но и в исторической географии. В переписке с Абросовым Гумилев впервые для себя приходит к мысли о междисциплинарных исследованиях, начинает наводить «мост между науками»: «…ни историк без географа, ни географ без историка не разберутся. Для народов с примитивным уровнем техники колебания ландшафта имеют огромное значение – вся жизнь должна перестраиваться. Отсюда не следует делать вывод о необходимости миграций. Они вытекают из совсем других причин, но подъем и упадок хозяйства, как этногенетический фактор, во внутр. Азии немыслим вне ландшафта. Вот здесь необходимо построить мост между науками, а не удаляться в дебри спекулятивной философии».

Заключенному некуда торопиться, если только его жизнь не зависит от нормы выработки на общих работах. Поэтому Гумилев в лагере мог читать переводы китайских летописей, монографии Окладникова и Грумм-Гржимайло, делать необходимые выписки, глубоко погружаться в материал. Уже тогда Гумилев смог оценить преимущества такого чтения: «Удивительно даже, как много можно сделать в науке, если сосредоточить внимание на двухтрех летописях. А то мы разбрасываемся по библиографии; много хватаем, но мало удерживаем». А год спустя после лагеря Гумилев будет благодарить Эмму за бесценную помощь: «Вы не можете себе даже представить, насколько моя благодарность к вам выросла за это время. И вот за что – книги. Ведь если бы Вы мне их не посылали, мне бы надо было сейчас их доставать и читать, а когда?»

В июле 1955 года благодаря хлопотам Эммы Герштейн о судьбе Гумилева узнал Николай Иосифович Конрад, тогда – член корреспондент АН СССР (спустя три года он станет академиком).

ВСЕМИРНАЯ ИСТОРИЯ

Гумилева внимание Конрада необычайно взволновало: «… я стал счастлив. Ник. Иосифович – это такой человек, перед коим мне не зазорно и на пузо лечь. Это титан востоковедения, и его мнение о моих работах – такая награда, что лучше и быть не может». Гумилев нимало не преувеличил. Конрад – известный синолог и еще более известный японист – и в самом деле был крупнейшим ученым. Мало того, он был еще и прекрасным человеком, «красивым духовно и физически, отзывчивым и честнейшим». Арон Гуревич напишет о нем позднее: "белая ворона" среди сановных старцев Академии».

Конрад прежде не был знаком с Гумилевым, но заинтересовался судьбой ученого, который даже в лагере продолжал заниматься наукой: «Очень порадовал меня отзыв о моих работах Ник. Иос. Конрада». Значит, Конрад прочитал диссертацию Гумилева и, возможно, статью о статуэтках из Туюк-Мазара (лагерную рукопись Гумилев еще не успел переслать на волю). Видимо, Конрад оценил сочинения Гумилева высоко, потому что решил привлечь его ни много ни мало к работе над академической «Всемирной историей».

«Всемирная история» – грандиозный обобщающий труд, которым много лет занимались десятки советских ученых. Только над одним третьим томом, который Конрад редактировал вместе с Черепниным, Петрушевским и Сидоровой, работали пять академических институтов. Сам Николай Иосифович написал для этого тома семь глав, посвященных истории Тибета, Монголии, Китая, Кореи и Японии в раннем Средневековье. Гумилев еще не получал столь ответственной работы для такого престижного издания, а потому откликнулся он с величайшей готовностью: