Последние двадцать лет: Записки начальника политической контрразведки

— Когда вы узнали об этом подвиге?

— Сразу же, ну, может, на второй или третий день. Это прошло такой искрой, как боевой эпизод… А по-настоящему мы узнали об этом, когда приехали под Гжатск. Нам зачитали приказ Сталина о подвиге Матросова, о присвоении ему звания Героя. Этим приказом его имя было присвоено 254 стрелковому полку 56-й гвардейской дивизии, он был навечно зачислен в списки части… Вот тогда уже мы оценили все величие этого подвига.

По-моему, в корпусе у нас было всего два Героя: Матросов и лейтенант Сосновский из 65-й дивизии — он погиб на Гнездиловской высоте, подорвав гранатой окруживших его немцев…

Бои в районе Великих Лук шли долго — Новосокольники, полсотни километров, освободили только через год…

Да, там нас застала весна, распутица была страшная. Река Ловать превратилась в сплошное море. Болота развезло, наступать нельзя. Мы на болотах, на воде сидели — копать же было нельзя. Набрасывали еловые ветки, сооружали что-то в виде блиндажа не под землей, а на земле, покрывали его каким-то накатом… На более-менее заметных высотах рыли окопы, там было боевое охранение, держали оборону. А остальные сидели в мокрых «блиндажах». При обстреле мы были практически не защищены…

До ближайшей станции было 90 километров, а лошадей у нас после зимних боев не осталось. Да и лошадь не смогла бы пройти через болота… Приходилось на руках продукты носить, так что тяжело было с питанием. Но ничего, выдержали.

Вы кем тогда были?

Командиром стрелкового отделения.

В апреле нас сняли с фронта, и мы оказались под Гжатском. Здесь, уже в июне, было объявлено, что корпусу присвоено гвардейское звание. Мы стали 19-м гвардейским Сталинским стрелковым корпусом добровольцев-сибиряков. Бригадная система была сломана, корпус состоял из гвардейских дивизий…

Когда мы переформировались, наш полк стоял рядом с селом Клушино, где Гагарин родился. Потом нам с Юрием Алексеевичем довелось вспоминать эту деревню, у которой я по речке плавал…

Отдыхали после боев?

Нет, не отдыхали. У нас проводились боевые учения, очень напряженные.

Учения? Но у вас же был такой боевой опыт…

Но учения нам очень помогали. Мы отрабатывали взаимодействие в атаках, умение не потерять ориентир. Форсировали реку Гжатка. Она небольшая, но мы ее форсировали через день, а то и чаше. Нам это пригодилось — уметь броситься в воду в полном обмундировании, с оружием. Очень серьезный был вопрос — наступление за огневым валом. Тогда впервые начали это практиковать, и надо было привыкнуть… Стрельбы были из всяких видов оружия. У немцев тогда «Тигры» появились — нас учили, как с ними бороться. Так что время мы тратили не напрасно…

А потом нас направили и район Спас-Деменска, на знаменитые Гнездиловские высоты, и 9 августа наша дивизия вошла в бой в районе высоты 233,3. Ее все наши помнят. Там укрепления были, противотанковые рвы, траншеи, доты — может, сотня дотов была на высоте. Там бой непрерывно шел пять суток. Наши атаки, немецкие контратаки… А сейчас на этой высоте сделан большой мемориал, там похоронены 1152 человека…

Вы туда приезжали после войны?

Да, году в 1972-м… Высота стала неузнаваема, поросла мелколесьем. Я приехал туда из Спас-Деменска, как бы с немецкой стороны. Никак не мог сориентироваться. Потом пошел туда, откуда наступали, и сразу все узнал — сознание воскрешало то, что я тогда видел. Я потом это и в других местах замечал. Там я нашел каску, пробитую осколком, и спустя время передал ее следопытам в город Ленинск - Кузнецкий.

И ребята из Сибири хранят память о войне…

Не только из Сибири. В Москве на Таганке, в колледже, где готовят специалистов по телеаппаратуре, наверное, с 30-летия Победы существует музей 65-й гвардейской дивизии. Там мы каждый год собираемся 9 Мая…

Есть музей в Спас-Деменске и в Ельне. А вот музеи, которые были в ряде городов Латвии, разрушены, все там разломали. Погибли и архивы, накопленные следопытами.

— Уничтожение исторических документов по конъюнктурным соображениям — преступление, граничащее с идиотизмом. Но у нас, к сожалению, этим занимаются с незапамятных времен…

Так, значит, корпус потом дошел до Прибалтики?

— Не сразу. А мой путь туда получился с осложнениями.

Из 22-й дивизии я был переведен в 65-ю, где служил мой отец. Стал комсоргом батальона в 255-м полку.

В октябре, в бою под Ленино, мы оказались соседями польской дивизии имени Тадеуша Костюшко. Немцы подготовили к приходу поляков на фронт очень сильную бомбовую атаку. 12 октября, практически с рассвета и до заката, немецкие самолеты бомбили эту дивизию. Этот удар и мы частично ощутили…

Потом мы перешли Днепр за Смоленском, наступали в направлении Орши. Но в первый же день, 23 октября, я был ранен.

Немцы вели интенсивный минометный и артиллерийский огонь. Нам удалось ворваться в первую траншею. Немцы были в траншее, в блиндажах — туда кидали противотанковые гранаты, перебили их там достаточно. Потом мы прошли эти окопы, и тут я попал под одну из мин — сшибло меня сразу. Я долго лежал, потому что оттуда нельзя было эвакуировать раненых. Жалко ребят, легко раненных, которые пытались сами уходить, — немцы их всех перестреляли… А нас, тяжело раненных, ночью эвакуировали.

Из госпиталя в полк я вернулся в апреле следующего года.

В свой полк? Как вам это удалось? Обычно ведь выздоравливающие попадали в маршевую роту…

По решению Верховного солдаты и офицеры нашего корпуса возвращались обратно в свой боевой коллектив. Это создавало такое постоянное ядро… Поэтому даже сейчас, почти через 60 лет, мы встречаемся не просто как фронтовики, а как те, кто был рядом во время боев.

Кстати, корпус все время пополнялся сибиряками?

— Под Гжатском пришло большое пополнение добровольцев из Сибири, и потом, когда я был ранен, приходили еще. А затем мы уже пополнялись за счет оккупированных территорий…

Когда я вернулся, мы были под Новоржевом, напротив Пушкинских Гор, отсюда и пошли в Латвию. Там тоже тяжелые бои были, особенно в Лубанской низменности. Помните «А зори здесь тихие…»? Так и мы тем же манером всем корпусом через болото шли…

Потом — бои за Ригу, и мы оказались в Курляндии, где была отрезана немецкая группировка. Ее сдерживали три или четыре наших армии. Группировка была сильная — мы это увидели, когда она капитулировала. Там для нас война и закончилась.

Филипп Денисович, ваши сведения о боевых действиях и жизни корпуса не ограничиваются «своим окопом»…

Да, я знакомился с документами корпуса в Подольском архиве… Там оказалось много интересного. Например, узнал, что на заседании партбюро полка обсуждался вопрос о выполнении приказа Верховного о рассылке писем о погибших воинах и об отправке их вещей семьям. Я и не знал, что был такой приказ и тем более, что им так занимались… Не уверен, что много посылали, — но все-таки было!

Попался нам — со мной еще товарищ был — запечатанный пакет. Написано: «тов. Шевченко». Это был партийный секретарь нашего полка. Посмотрели: вскрыть, не вскрыть? Решили, что не надо. Листаем дальше — еще такие же пакеты. Оказалось, в них лежали бюллетени партийных собраний по выборам парторгов рот. Тайное голосование. А там шесть человек голосовали в окопе!

— Да, демократия, с гарантией от «грязных технологий»…

— Теперь я даже не знаю, что от нашего корпуса осталось в Российской армии.

Но мы, ветераны-сибиряки, держимся и не забываем друг друга. Переписываемся, встречаемся с однополчанами — начштабом полка Арсентием Иштыковым, Галиной Ждановой, Николаем Даниленко, Эсфирью Копельман, которая в 43-м перевязывала мне раны… Есть связи постоянные. Ведь много чего было — и мой рассказ тому подтверждение. А еще это подтверждают памятники воинам-сибирякам — и тот, близ Белого, к которому я сейчас поеду, и тот, что поставлен на Волоколамском шоссе в дни празднования 60-летия битвы за Москву. Да и многие другие — по все нашей России.

Беседа с Александром Бондаренко. Газета «Красная звезда» № 145 от 13 августа 2002 года