Бестужев-Рюмин. Великий канцлер России

Манифест был составлен Паниным и подписан собственноручно самой государыней. Тем же манифестом Бестужев назначался «первым Императорским советником и первым членом нового, учреждаемого при дворе императорском совета».

Привилегированное положение Бестужева при дворе Екатерины выразилось даже и в том, что одной из камеристок императрицы стала Прасковья Никитишна Владиславлева, тёща главного приказчика Бестужева. Екатерина любила слушать её устные забавные рассказы (анекдоты).

Пострадавшие вместе с Бестужевым и близкие к Екатерине Ададуров и Елагин реабилитации не домогались, а потому были просто возвращены из ссылки и щедро вознаграждены новой императрицей.

Конечно, выпуск вышеуказанного манифеста был весьма важным и почётным знаком для Алексея Петровича, но никакой реальной власти он ему не доставил. Правда, государыня на первых порах довольно часто прибегала к его советам и рекомендациям. Например, она пригласила его в числе восьми своих советников поучаствовать в опросе с целью дачи рекомендаций относительно того, как следовало поступать России после её одностороннего выхода из Семилетней войны [98]. Она привлекала Бестужева к иностранным делам и сделала его первоприсутствующим в Сенате, назначила его в комиссию, которая занималась выработкой рекомендаций по вопросу о так называемых дворянских вольностях [99]. Он занял почётное председательское место в Императорском совете [100], работал в комиссии о Курляндском герцогстве, но этого ему было мало. Екатерина направляла ему проекты своих указов и прочих важных документов с просьбой: «Батюшка, Алексей Петрович, прошу вас приложенные бумаги рассмотреть и мнение ваше написать».

Во всех обстоятельствах Бестужев играл формальную роль первого советника Екатерины, но влияние его на государственные дела было незначительным. Он явно претендовал на большее, о чём рассказал в упомянутом выше письме к племяннику. Отвечая на некие слухи о том, что он якобы впал в младенчество и лишился всякой памяти, а потому к государственным делам допущен быть не может, он писал: пусть бы кто иной, хоть вполовину моложе его, попробовал бы так быстро войти в перипетии внешней политики России после длительного отсутствия от дел, после ареста, следствия, суда и прочих гонений, как сделал это он, 70-летний старик! «А впрочем я не завидлив — себе в утешение заключает он письмо, — но по пословице отдаю тому книги, кто лучше знает, и ничего себе не желаю — ни славы в великой знатности, ни богатства, будучи одною ногою почти в гробе, а только желаю оставить по себе честное имя».

Внешне довольный и наполненный благодарностью, Алексей Петрович дважды выступал в Сенате с инициативой поднести Екатерине титул «Матери отечества», но императрица эту честь отклонила: «Видится мне, что сей проект ещё рано предложить, потому что растолкуют в свете за тщеславие. А за ваше усердие благодарствую».

Как бы то ни было, а в Англии, включая английского короля, его продолжали считать лицом достаточно влиятельным. Прибывший в 1762 году ко двору Екатерины II английский посол Джон Бэкингхэмшир не преминул установить с ним связь, полагая, что 70-летний Бестужев-Рюмин пользуется у императрицы таким же доверием, что и всесильный Н.И. Панин. В письме королю Георгу III от 19 января 1763 года он сообщал, что намерен вручить подарки следующим русским сановникам: фавориту Екатерины графу Григорию Орлову, Бестужеву-Рюмину, Н.И. Панину и вице-канцлеру A.M. Голицыну (1718–1783).

Пообщавшись с Алексеем Петровичем, который, как можно предположить, делал всё необходимое, чтобы оставить англичанина в благоприятных относительно себя заблуждениях, Д. Бэкингхэмшир скоро констатировал: «Несмотря на последний политический переворот и на… изменения в отношениях между европейскими державами… он держится своих старых понятий с таким же упорством… каким в недавнее время отличались и более его способные головы. Он считался и сам всегда выдаёт себя за приверженца Англии, но когда он увидел, что её виды уже не угодливы по отношению к австрийскому двору, единство его интересов с нашими тотчас прекратилось…»

Ещё бы не прекратиться после вероломного предательства Лондона, вступившего накануне Семилетней войны в тайный сговор с Фридрихом II! Лукавый англичанин даже наедине с собой не может быть искренним и правдивым: уж ему-то должна была быть хорошо известна эта история. И австрийский двор здесь ни при чём — Алексей Петрович, как мы помним, был разгневан вероломством Сент-Джеймсовского двора именно по отношению к России.

Но Бестужев не был бы Бестужевым, если бы отказался от маленькой игры с английским послом. Если его считают важной персоной, то почему бы не согласиться с этим? Глядишь, из этого возникнут какие-нибудь дивиденды. И в самом деле, новому послу захотелось отличиться и попытаться навязать России оборонительный договор 1742 года, срок которого формально истёк в 1759 году. При том недоверии, которое Екатерина II и её ближайшие советники питали к Англии вообще и к этому предложению в частности, и бывший канцлер мог пригодиться. Но тут Бэкингхэмшир в своём рвении допустил большой «ляп»: он взял и направил Алексею Петровичу ноту (?!), как будто тот был официальным дипломатическим лицом, в которой попросил адресат посодействовать если не в проталкивании оборонного договора, то хотя бы в заключении договора о торговле.

Бестужев-Рюмин при получении сего документа, вероятно, внутренне ухмыльнулся, но вида не подал. А вот от своего короля посол схлопотал выговор. Пришлось оправдываться, что, мол, Екатерина II вряд ли узнает об этом, потому что доверенное лицо, которое вручало Бестужеву ноту, видело, что тот по прочтении ноту сжёг. Король Георг наставлял Бекингхэмшира, что Бестужева следовало побудить к тому, чтобы он достал точный проект условий, на которых Екатерина II согласится подписать договор об обороне с Англией.

Но Бэкингхэмшир к этому времени уже прозрел и понял, что никакой пользы от престарелого Бестужева он иметь не будет. Оставалось только убедить в этом короля Георга III. И посол не преминул лягнуть старого дипломата, оставив потомкам негативную на него характеристику, основанную, естественно, не на собственном опыте, а на прежних слухах, имевших когда-то хождение в европейских столицах.

Вернувшись из ссылки, Бестужев-Рюмин получил доступ к своему следственному делу и, ознакомившись с ним, оставил на нём свои комментарии. Материалы дела, согласно его анализу, косвенно указывали на то, что лицом, донесшим Елизавете о переписке Екатерины с гетманом К.Г. Разумовским [101], был Григорий Николаевич Теплов (1711–1779), когда-то подвизавшийся в должности воспитателя К.Г. Разумовского, затем адъюнкт Академии наук, потом член Комиссии о духовных имениях (1760). При Петре III он был нечто вроде кабинет-секретаря и начальника канцелярии, а при Екатерине стал членом Комиссии о коммерциях. «О сём секрете никому известно быть не могло, кроме Теплова, — писал Бестужев-Рюмин, по-видимому, имея в виду близость Теплова к младшему графу К.Г. Разумовскому в прошлом. — Он единственно, злясь на Елагина и Бестужева, тайным доносителем был». Бестужев предупреждал Екатерину о склочном характере Теплова, давая понять ей о необходимости вывода этого человека из состава правительства.

Но Теплова оставили в покое, а наказали оберсекретаря Брянчанинова и секретаря Сената и генерал-поручика Веймарна, уличённых в утаивании брильянтов и золотой табакерки, которые были изъяты у Алексея Петровича при аресте и во время следствия.

В августе 1762 года, когда на повестке дня возник вопрос о курляндском герцогстве (герцогом Курляндии в этот момент был саксонский принц Карл, сын короля Августа III), Бестужев-Рюмин вспомнил о своём благодетеле Бироне и способствовал его восстановлению в былых правах герцога Курляндии. Но он по-прежнему был расположен и к саксонскому двору и хлопотал о соответствующей компенсации саксонскому курфюршеству. 29 августа того же года он обратился к Екатерине с просьбой наградить супругу Бирона орденом Св. Екатерины для «кредиту герцогу у короля и республики Польской и для его там подкрепления».