Самая большая тайна фюрера

1 июня президент Гинденбург назначил рейхсканцлером Франца фон Папена. Новый глава правительства немедленно распустил рейхстаг. 31 июля 1932 года на выборах в рейхстаг национально-социалистическая рабочая партия Германии одержала победу и стала сильнейшей политической силой Германии. Нацисты получили вдвое больше мест в рейхстаге, чем два года назад. Председателем рейхстага избрали Германа Геринга.

Надо тем не менее заметить, что выше тридцати семи процентов в 1932 году нацисты никогда не собирали. И этот год был переломным, нацисты стали терять голоса, но именно в этот момент они получили власть, которую уже не отдали…

14 августа 1931 года депутат от компартии Герман Реммеле, в прошлом токарь-металлист, уверенно заявил в рейхстаге, что нацистский кабинет министров потерпит крах быстрее, чем любое другое правительство.

Конечно, никто не ведает своей судьбы, но историки десятилетиями задаются вопросом: как эти люди, профессионально занимавшиеся политикой, могли быть настолько близоруки, чтобы желать победы своим злейшим врагам?

Ответ прост: таковы были инструкции, получаемые ими из Москвы.

В Москве в бывшем центральном партийном архиве хранятся документы Коминтерна, из которых видно, как формировалась позиция в отношении событий в Германии. На вопрос: кого нужно раньше разбить, фашистов или социал-фашистов (то есть социал-демократов), давался ответ — социал-фашистов!

Сталин считал социал-демократов более опасным врагом, чем нацисты! Идеология, философия и мораль нацистов была ему ближе и понятнее, чем демократические принципы и убеждения социалистов. Поэтому с Гитлером он в 1939 году поладил быстро и легко.

Компартия внесла свой вклад в поражение Веймарской республики. Социал-демократы, как сильнейшая политическая партия, были главной силой, поддерживавшей республику. Социал-демократы и стали основной мишенью как для коммунистов, так и для нацистов. Коммунисты не могли не видеть, что Гитлер стремительно идет к власти. Но они недооценивали решимость фюрера и возможности нацистов, зато переоценивали свой потенциал. В компартию входили триста пятьдесят тысяч человек, это была хорошо организованная структура. На выборах за коммунистов проголосовало почти шесть миллионов человек. Компартия не боялась схватки с национальным социализмом.

Но и самые видные социал-демократы точно так же не понимали, что происходит в стране.

— После Гитлера — мы! — торжественно провозгласил депутат рейхстага от социал-демократической партии Рудольф Брайтшайд на партийном собрании в Билефельде в 1932 году.

Социал-демократы все еще высокомерно смотрели на национально-социалистическое движение и Гитлера. Не видели, что это политические бандиты, не признающие никаких правил. 23 февраля 1932 года в рейхстаге Йозеф Геббельс назвал социал-демократов «партией дезертиров». Ему ответил депутат Курт Шумахер:

— Нет никакого смысла по всей форме выражать протест против чудовищных утверждений, прозвучавших из уст господ Геббельса и Штрассера. Ведь это всего лишь часть целой системы агитации. Мы не опустимся настолько, чтобы вести борьбу на подобном уровне моральной и интеллектуальной деградации.

Председатель рейхстага Пауль Лёбе (кстати, социал-демократ) сделал Шумахеру замечание:

— Господин депутат доктор Шумахер, призываю вас к порядку!

Шумахер продолжал:

— Немецкому народу потребуются десятилетия, чтобы залечить те моральные и интеллектуальные раны, которые нанес ему подобный сорт агитации. Дискуссия невозможна уже по одной той причине, что мы не считаем национальных социалистов стоящими на одном с нами уровне. Мы не видим в их лице такого противника, с которым могли бы скрестить шпаги. Этим господам не хватает политических знаний, ибо большинство их занимается политикой всего два-три года, так что все это далеко от их понимания. Вся национально-социалистическая агитация — это постоянная апелляция к свинству, таящемуся внутри человека…

Стенограмма заседания рейхстага зафиксировала: «Оживленное одобрение социал-демократов. Большое возбуждение среди национальных социалистов. Звонок председателя».

Председатель Лёбе опять обратился к коллеге:

— Господин депутат доктор Шумахер, прошу вас покончить с подобными вещами.

— Если мы что-нибудь и признаем за национальным социализмом, — говорил Шумахер, — так это то, что ему впервые в германской истории удалось полностью мобилизовать человеческую глупость. Могу привести вам небольшой личный пример. В декабре 1914 года я был ранен на фронте. Руководство же вюртембергских национальных социалистов систематически распространяет слух, будто я сам изувечил себя. Трое из этих людей уже осуждены судом за клевету. Двое из них — рядовые штурмовики, а третий даже штурм-фюрер. Но эти ублюдки и по сей день являются камрадами вон тех господ (показывает в сторону национальных социалистов). Мы не хотим спорить с господином доктором Геббельсом по вопросу о войне. У господина доктора Геббельса найдется много чего порассказать о своих военных похождениях…

Курт Шумахер знал, как уязвить колченогого Геббельса, не попавшего на военную службу.

— Этой партией, — продолжал Шумахер, — большой частью руководят люди, которые во время войны уклонялись от военной службы. И подобные люди нагло заявляют: «Мы — фронтовики!» Я констатирую: семьдесят три процента депутатов социал-демократической фракции рейхстага находились во время войны на действительной военной службе. Из числа сидящих здесь господ национальных социалистов в войне участвовали, правда, семьдесят семь процентов, но почти половина в офицерских чинах; остальная же часть их была призвана только в 1918 году и на фронт не попала. В заключение я хочу сказать господам национальным социалистам: можете позволять себе что хотите, но вам никогда не превзойти степень нашего презрения к вам…

В стенограмме записано: «Громкий, продолжительный смех среди социал-демократов. Шум среди нацистов».

Почему Гитлеру удалось прийти к власти? Десятилетиями историки, экономисты и психологи пытаются найти ответ на этот вопрос. Была ли победа национальных социалистов неизбежной?

Страна раскололась на враждующие группировки. Общество захлестывала политическая озлобленность и взаимная ненависть. Веймарская система трещала под натиском слева и справа. Главный враг демократии находился, конечно, справа, но и левые своими нападками на неустойчивое, нестабильное демократическое государство немало способствовали его разрушению.

Национально мыслящие круги, опора Гитлера, пинали республику как чуждую народу, как предающую национальные интересы. Левые топтали республику за нереализованность мечты о всеобщем равенстве и братстве. Они относились к республике высокомерно, а то и цинично и глумливо.

Либеральная интеллигенция с восторгом восприняла провозглашение Веймарской республики. Это казалось началом новой эры. Но восторг быстро уступил место разочарованию. То, на что надеялись, не сбылось. И они тоже стали критиковать государство, думая о том, что, может быть, народ еще не созрел для демократии?… Огромное количество порядочных людей так и не научились любить республику и верить в ее будущее. Она казалась им триумфом посредственности.

«Лишь немногие немцы испытывали уважение или хотя бы относительную симпатию к Веймарской республике, — писал австрийский публицист Манес Шпербер, — ее с беспощадным упорством презирали и ненавидели и крайне правые, и крайне левые. Мелкая буржуазия и бедная часть среднего класса, ненавидя республику, страстно желали ей уничтожения… Вряд ли хоть кто-нибудь ставил ей в заслугу огромные достижения по возрождению обесчещенного, разбитого, обедневшего государства и тот культурный взлет, результаты которого через много лет после войны были признаны всеми».

Говорят, что это была республика без республиканцев, демократия без демократов. Веймарская конституция была рассчитана на готовность граждан принять демократическое политическое устройство. Но далеко не все были к этому готовы. Между людьми демократических убеждений не было единства. Все сколько-нибудь заметные фигуры находились в ссоре друг с другом. Из-за раздоров, противоречий, неумения объединиться вся их политическая деятельность была обречена на провал. Раскол в среде демократов, их почти мистическая неспособность к консолидации, неумение разглядеть и оценить реального врага оказались роковыми для судьбы демократии в стране.