Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Мы сидели у кого-то в гостях, может быть, даже у Ремарка, не помню, потом вышли и, поскольку у мамы была назначена примерка, решили пройтись пешком несколько кварталов по Пятой авеню до дома, где жил ее портной. Дитрих вообще-то никогда не гуляла по улицам и не заглядывала в витрины. Подобно большинству известных людей, она быстрым шагом шла, рассекая толпу, стремясь добраться до места назначения раньше, чем ее опознают. Но в тот день она вдруг с силой сжала рукой в перчатке мое запястье и буквально впихнула меня в магазин Тиффани. Надо заметить, моя мать никогда не делала таких странных жестов и питала отвращение к тому, что называла «самой скучной ювелирной лавкой на свете». Мне стало ясно: случилось что-то нехорошее. В тот же миг я услышала, как она торопливо и настойчиво шепчет мне в ухо по-немецки:

— Мои ноги! Очень болят ноги. Притворись, будто хочешь что-то купить, тогда мы сможем склониться над прилавком, словно выбираем…

С этими словами она подтолкнула меня к стеклянной витрине. Одна из бесстрастных, отлично вышколенных продавщиц Тиффани, тщательно скрывая внутреннее волнение, ибо она узнала знаменитую покупательницу, принялась показывать нам изделия из бриллиантов. Желая оттянуть время, Дитрих внимательно изучала каждую вещицу, приговаривая что-нибудь близкое к теме:

— Камни недурны, но оправа — нет слов! Неужели мужчины в самом деле дарят такие поделки своим женщинам? — Вертя в руке великолепный бриллиантовый солитер, она выразилась еще резче: — Нет ли у вас чего-нибудь поизящнее? Только качество камня может оправдать его невыносимо вульгарные размеры!

Наконец, мать дала мне понять, что боль утихла, и алы вышли обратно на Пятую авеню, оставив позади разочарованную леди из ювелирного святилища. Я взяла такси, мы добрались до портного, и следующие два часа моя мать послушно стояла по стойке «смирно», пока мастера бились над доведением ее фрака до уровня неслыханной красоты. Оттуда мы поехали к ней домой к вероятным звонкам Юла. По дороге я предложила все-таки выяснить причину утреннего происшествия, то есть пойти к доктору и показать ноги.

— Нет! Большинство докторов сами не знают, что делают, и самые крупные среди них тоже. К докторам нельзя идти, пока точно не узнаешь сам, чем болен… Потому что они все «специалисты». Ноги же у меня сейчас в полном порядке. Ты сама видела, как я стояла на примерке и сколько времени. Но до чего было забавно… Я имею в виду потеху у Тиффани. Ох, надо было мне рассказать этой женщине историю о Полетт Годдар в поезде. Помнишь, да? Я пыталась поведать ее Бони, но он отказался.

То был один из любимых номеров Дитрих. Как и всегда, ее повествование, чтобы оценить его по достоинству, следовало услышать из первых уст, потому что важную роль в нем играли неповторимые интонации и ритм.

— В те времена приходилось ездить в поездах. Кошмарные путешествия! Самолетами еще не летали. Полетт Годдар оказалась в моем поезде. Я думаю, она в то время была женой Чаплина; впрочем, возможно, уже и не была. В общем, она пришла ко мне в купе в салон-вагоне, и мы долго разговаривали. Ну, ты меня знаешь. Я должна была быть просто до ужаса одинока, чтобы захотеть беседовать с Полетт Годдар. Наверное, в ту пору Папи что-нибудь выкинул, или Шевалье, или Джарри, или, может быть, это произошло позже и связано с Эхерном или Жаном. Не помню точно, но кто-то был, и я стала рассказывать, как он со мной скверно обращается, а она встала, ушла, потом вернулась, таща в руках гигантский ларец с драгоценностями — настоящий сундук! Вроде тех, что носят с собой ювелиры, когда являются в отель и вываливают перед тобой целый магазин. Ларцы эти из мерзкой марокканской кожи и с ящиками! Годдаровский был точно такой же, только из аллигатора и — представляешь? — полным-полнехонек. Одни бриллианты! Здоровые, как скалы! И она обращается ко мне с очень серьезным видом ну прямо профессор:

— Марлен, вы должны иметь бриллианты. Цветные камни не стоят ни гроша. В цене всегда будут только бриллианты белой или голубой воды. Вас хочет мужчина? Прекрасно. Тогда все легко! Вы сразу же говорите «нет». Наутро он присылает вам розы на длинных стеблях; вы отсылаете их обратно. На следующий день приносят орхидеи, но их вы тоже отсылаете назад. Его маленькие подношения, дорогие духи, сумочки от Гермеса, норковые манто — все это и остальное в том же роде вы немедленно возвращаете. Рубиновые и алмазные брошки — назад! Даже изумруды и бриллиантовые булавки. Когда появляется первый браслет с бриллиантами, обычно маленькими, вы тоже велите отнести его дарителю, но звоните и говорите «спасибо», причем, довольно любезно. Назавтра приносят браслет с бриллиантами покрупнее; вы его, как и предыдущий, не берете, однако позволяете мужчине пригласить вас на ланч. Но только на ланч; ничего другого. Первое кольцо с бриллиантом никогда не бывает особенно ценным. Верните его, но согласитесь пообедать… даже поехать потанцевать. Одну вещь, которую я вам скажу, вы должны помнить до конца дней: никогда, ни за что не спите с мужчиной, пока не получите от него бриллиант чистой воды, по меньшей мере, в десять каратов!

Этот символ веры моя мать всегда произносила театральным тоном, полным восхищения, потом, выдержав паузу, добавляла:

— Клянусь, все правда! Она действительно говорила то, что вы слышали. И это были не пустые слова. У нее целая гора огромных бриллиантов. Чудовищная особа! Это же поразительно, как такие женщины обделывают свои делишки! Разве нет? Удирают себе потом преспокойно, и поминай, как звали!

Боль, выводившая из строя ноги Дитрих и похожая на судорогу, появлялась так же внезапно, как исчезала. Несколько дней моя мать могла ходить нормально, могла даже пройти три квартала, прежде чем остановиться. Потом наступал новый день, и она, сделав несколько шагов, должна была найти повод передохнуть, переждать, пока кончится приступ. Она искала сходные примеры, чтобы понять природу судорог. Думала о причинах. Может быть, ноги болят в сырые дни? Перед бурей? Когда слишком жарко или слишком холодно? Лучше ли ногам на высоких каблуках, чем на низких и средних? Потом она обнаружила, что, выпив три бокала шампанского, чувствует, как мускулы ее ног словно разжимаются, делаются мягче, и попробовала принимать спасительный алкоголь прямо с утра, за завтраком. Увидев, что это помогает, она стала носить в сумке пластиковую бутылочку с шампанским. Когда ноги переставали болеть, она начисто забывала про то, как они ее мучили, однако шампанское в бокал наливала исправно, так же, как и в пластиковую бутылочку. На всякий случай. Курить она не бросила. С людей из ближайшего окружения была взята клятва не разглашать тайны. О своих болях она говорила только с теми, кто, по ее убеждению, не стал бы сплетничать и ставить прессу в известность о том, что она воспринимала как дефект, как трещину в идеальном творении. Богини, приобретшие физические недостатки, опускаются на уровень жалких смертных и теряют право называться высшими существами.

Она подписалась на медицинские журналы, прилежно читала публикации на темы лечебного питания, внимательно слушала всякого, кто рассуждал о чем-нибудь, имевшем касательство к болям в нижней части тела, спрашивала, какие лекарства его вылечили, узнав, заказывала то же самое в аптеках, заслуживающих доверия, но рассеянных по всему миру, откуда ей доставляли кое-что без рецептов — только ради чести служить Дитрих.

Год за годом в немыслимом количестве она глотала кортизон, а с ним вместе бутазолидин, фенобарбитал, кодеин, белладонну, нембутал, секонал, либриум и дарван. И хотя моя мать готова была положить в рот любую пилюлю, какую бы ей ни дали, она больше всего доверяла лечению, основанному на инъекциях. Она взялась за поиски доктора, который бы «ничего не выдал», не настаивал на анализах или других исследованиях, а только был готов вливать ей в ягодицы волшебные снадобья, от которых рассеялись бы все ее страхи и горести. Напоминание о трагической истории Тами пользы не принесло: мысль о сходстве с другим человеком была для моей матери просто непостижима. В мире существовала только одна Дитрих.