Мозаика еврейских судеб. XX век

Обложка книги воспоминаний М. Райх-Раницкого (Москва, 2002)

Лазарь Лазарев — критик, редактор, мемуарист

В некогда роскошном подъезде знаменитого московского дома по Большому Гнездниковскому устало двигаются три лифта (один из них в известные времена был закреплен лично за А. Я. Вышинским, чье наводящее ужас имя значилось в списке жильцов подъезда). Поднявшись на верхотуру, вы окажетесь в редакции журнала «Вопросы литературы» — она помещается здесь не одно уже десятилетие, деля теперь просторные прежде апартаменты с не интересующейся вопросами литературы офисной молодежью. Но число кабинетов, оказывается, не влияет на работу журнала: он продолжает выходить и, как бы ни уменьшился его тираж со времен легендарных перестроечных подписок, усилиями спонсоров попадает на полки российских библиотек. В пик своей славы — 1970-1980-е годы — это был журнал широкого читателя, поскольку наряду с теоретическими статьями ему позволялось печатать интересные архивные материалы — Мандельштама, Ахматову, Пастернака, Цветаеву, Булгакова, Бабеля (в других толстых журналах они появлялись только в порядке редкого исключения).

Лазаря Ильича Лазарева коллектив «Вопросов литературы» единодушно избрал главным редактором, как только это стало прерогативой редакции, а не Старой площади (он работает в журнале с 1961 года, когда по жесткому требованию той же Старой площади покинул любимую советской интеллигенцией «Литературную газету», где руководил самым живым — литературным — отделом).

Однако взрослая биография Лазарева началась двадцатью годами раньше — закончив среднюю школу в Харькове в 1941 году, он тем же летом ушел добровольцем на фронт; воевал на Ленинградском, Сталинградском и Южном фронтах, командовал взводом, ротой; был тяжело ранен. Поколение его сверстников почти все полегло на той войне. Лазареву повезло: все годы на передовой и все же остался жив.

Из его сверстников, вернувшихся с войны живыми, вышло несколько известных писателей. Перетерпев суесловие послевоенных черных лет, это поколение сказало свое слово правды. Говоря о писателях, обычно подразумевают прозаиков и поэтов — о критиках вспоминать не принято, хотя по прошествии лет судить об их работе нетрудно: перечитай, что хвалил и что ругал, — время ведь все расставляет по полкам. Лазареву написанного за пятьдесят лет стыдиться не приходится — случай, думаю, редкий.

Он закончил филфак МГУ в 1950-м (не в лучшее для литературной деятельности время), и сегодня можно говорить о трех ипостасях его работы — литературный критик, редактор и мемуарист.

Главная и, по существу, единственная тема его критических статей определилась еще со студенческих лет: литература о войне. Девиз этой работы, четко сформулированный в воспоминаниях Лазарева: «Во времена, когда был попран здравый смысл, мы жаждали гамбургского счета», выполнялся им неукоснительно. Работа Лазарева-критика неотделима от профессии редактора: ему важна победа, а не демонстрация собственного героизма, причем победа не любой ценой, поэтому его дипломатия свободна от лукавства и демагогии. С его именем не связаны сенсационные литературно-политические скандалы, но его последовательность и упорство в отстаивании гамбургского счета не раз «доставали» Старую площадь. Его легальное сопротивление тоталитарному режиму было нерефлексивным, продуманным и действенным.

Конечно, меру и сектор этого сопротивления каждый устанавливал для себя сам. Когда в разгар афганской войны Виктор Некрасов напечатал в Париже статью, где упрекал своих друзей писателей-фронтовиков (среди них и Лазарева), что, продолжая писать об Отечественной войне, они глухо молчат об афганской, Лазарев, как он вспоминает, испытал чувство горечи: «Я не пытался искать себе оправдание: мол, хорошо ему писать в Париже, у нас все равно никто бы этого не напечатал. У него было право упрекать нас, он бы на нашем месте, если бы не напечатали, все равно не промолчал бы, где-нибудь да выступил»…

Но и литература об Отечественной войне была полем острой борьбы с властью за правду. Лазарев не менял художественных и политических критериев, борясь за книги В. Некрасова, Бакланова, Слуцкого, Быкова, Окуджавы, анализируя опыт Симонова, Эренбурга, Гроссмана, поэтов военных лет — и в «оттепельные», и в застойные, и в перестроечные годы, как и сегодня он не меняет их, противостоя беспардонной вседозволенности и антиисторизму.

Опыт предыдущих поколений не передается на блюдечке, овладение им требует работы ума и сердца. Проблема исторической памяти народа — глобальная для России; в отсутствии этой памяти — корень главных наших бед. Лазарев-мемуарист это хорошо понимает, и горечь, с которой он пишет о том, как выросшие в условиях гласности судят о его поколении «с презрительным высокомерием, с легко давшимся, ничем не оплаченным превосходством», не останавливает, слава Богу, его пера. Воспоминания Лазарева о друзьях и событиях литературной жизни печатаются в разных изданиях; они интересны, поучительны и, что так редко сегодня, — достоверны. Лазарев пишет для интеллигентного читателя и потому в значительной мере — для будущего. Его воспоминания окажутся неоценимыми для всякого, кто захочет понять жизнь нашей литературы послесталинского времени — а это в определенной степени жизнь страны.

Как всякие мемуары, они немало скажут об их авторе — человеке умном и предельно честном, любящем литературу, а не себя в ней. А ведь сила военного опыта сама по себе еще не защищала от искушений — посмотрите, куда пришли иные из товарищей Лазарева, начинавшие под общим с ним знаменем…

Нельзя не вспомнить и книгу веселых и точных пародий Лазарева, Рассадина и Сарнова «Липовые аллеи», и редакторскую работу Л. И. в кино (он был редактором «Андрея Рублева», «Соляриса» и «Зеркала» — редактором, который многим помог Тарковскому)…

Есть в воспоминаниях Лазарева такой эпизод. Умер Твардовский, и Лазарева вызвали в секретариат Союза писателей срочно написать некролог от имени ЦК. Он написал его быстро, но одна загвоздка возникла — поэма «Теркин на том свете» запрещена, упоминать ее бессмысленно: все равно вычеркнут, нужно найти такой способ напомнить о ней, чтобы цековские идеологи проглядели, а внимательные читатели — нет. Лазарев бился долго и придумал: он написал, что Твардовский создал образ бессмертного Теркина. Некролог напечатали, но этого слова в нем не оказалось — аппаратчики замысел раскусили. Сколько таких мучительных боев было проиграно, у многих опускались руки, воздадим должное тем, кто продолжал сопротивление…

В конце 1999 года вышла книга Л. Лазарева «Шестой этаж». В ней три раздела: собственно «Шестой этаж» — воспоминания о работе в «Литературной газете» в 1950-е годы; «Время и судьбы» (воспоминания о В. Некрасове, К. Симонове, А. Аграновском, Б. Слуцком, Б. Балтере, А. Адамовиче, А. Тарковском и М. Галлае — сам перечень героев этого раздела говорит об авторе мемуаров) и «Записки пожилого человека» (точнее, начало этих записок, над которыми автор продолжает работать). На фронтисписе книги крупно набраны слова: «Мемуаристы склонны героизировать себя и свое время. Постараюсь не впасть в этот грех». У всех знающих Лазаря Ильича эти его слова должны были вызвать одну и ту же мысль: стараться и не надо, ибо если кому сей грех и не свойственен органически, так это именно Л. И. Лазареву — точному, справедливому, обаятельному и одновременно сдержанному человеку.

В нынешнее, переходное неизвестно куда, время не книги определяют жизнь общества; невозможно, однако, представить себе разумное будущее страны без читателей, ибо именно книги помогают не распасться «связи времен». Подъем на «Шестой этаж» Лазарева — полезная и поучительная работа души. Во всяком случае, для всех, кто понимает: честно описанный опыт того, как в душных условиях тоталитаризма можно было оставаться порядочными людьми, даже служа на «идеологическом фронте», для России был и будет важен. Этот опыт именно потому поучителен, что, независимо от качества политического фона, жизнь неизменно ставит перед человеком нравственные проблемы и списывать со счетов опыт предшественников неразумно. Для будущих историков книга Лазарева незаменима — в ней всё правда, и это не столько даже свойство его памяти, сколько природа характера: скажем, уже написав о работе в «Литературке», Л. И. скрупулезно проверял себя, пролистывая и подшивки газеты, и архивные документы редакции. Не знаю сегодня другого писателя, чьим воспоминаниям так безоговорочно можно было бы доверять.