Биография отца Бешеного

Иван был дважды ранен и дважды возвращался в родную часть. Как и следовало ожидать от бывшего танкиста-водителя, на гражданке он стал работать шофером, нашел такую работу и в Южно-Сахалинске.

Кстати, он имел одну феноменальную особенность: у него было такое сильное сопротивление кожи, что он мог спокойно браться голыми руками за провода под напряжением двести двадцать вольт и чувствовать лишь легкое пощипывание. Не знаю, правда или нет, но он говорил, что мог браться и за провода под напряжением в триста восемьдесят вольт…

Сдерживать его настырный любовный натиск маме удавалось не многим более месяца. Последним и главным аргументом в пользу Ивана было то, что я сразу потянулся к нему и он отлично ладил со мной.

Вскоре они поженились, и я без колебаний стал звать его папой. И чтобы не путаться, я буду так его звать и в этой книге… Однако продолжим…

Что я могу сказать о городе Южно-Сахалинске в то время? Естественно, не очень многое, так как черпаю сведения и впечатления лишь из своих детских воспоминаний. Через пару лет мы Южно-Сахалинск покинули, и, увы, более мне никогда не пришлось бывать в этом городе.

Мне помнится, он был тогда совсем небольшим. Наш дом стоял почти на самом берегу Охотского моря. «Наш дом» — конечно же, весьма сильное преувеличение: это был обыкновенный длиннющий барак, где проживало огромное количество народу. Каждая семья занимала одну комнату. И, как говорится, скучать не приходилось.

Неожиданно мозг вырвал из самых дальних уголков памяти характерную для Южно-Сахалинска примету того времени. В городе было очень много японцев — кто-то после плена, кто-то бежал с родины в поисках лучшей доли, — но на нормальную, прилично оплачиваемую должность их, естественно, не брали, и они в основном занимались самыми непрестижными работами: чистили уборные, рыли траншеи и котлованы.

Мне больше всего запомнились те японцы, которые ходили по баракам и одинаковыми извиняющими голосами задавали один и тот же вопрос:

— Бутилка есть?

Признаюсь, в те годы они все мне казались на одно лицо.

Насобирав некоторое количество посуды, они сдавали ее и ровно половину денег честно возвращали тем, от кого получали бутылки. Иногда и мы, ребятня, пользовались их услугами, так как у детей посуду не принимали.

В этой связи вспомнился трагикомический случай, происшедший со мной в результате первой и последней попытки сотрудничать с японцами в бутылочном бизнесе.

Однажды прямо под окном нашей комнаты я увидел соседского мальчишку, которого, мягко говоря, не слишком жаловали пацаны нашего барака. Он самодовольно облизывал колесико мороженого.

Читатели старшего поколения наверняка помнят эти «колесики». Продавец мороженого бросал в специальный стаканчик с ручкой вафельный кружочек, потом доставал ложкой из алюминиевой капсулы мороженое, накладывал в этот стаканчик, сверху прикрывал вторым кружочком вафли, выталкивал стержнем ручки эту стограммовую порцию и вручал покупателю.

Глядя на Смардина — его имя не помню, помню, что пацаны прозвали его Смарда, — я, завистливо облизываясь, спросил:

— Как заработал-то, Смарда?

Спросил потому, что никто из обитателей барака не позволил бы себе такого расточительства — купить своему ребенку мороженое. «Баловство все это, да и только» — таково было единодушное мнение соседей по данному поводу. Зная это, я и предположил, что купить мороженое он мог только в одном случае: если выполнил какую-то работу, за которую ему заплатили.

— Не-е, — гордо протянул тот. — Две бутылки япошкам отдал, а они принесли деньги, ну я и купил…

Не дослушав до конца, я бросился к своему лучшему другу Сереге.

— Сереж, а Сереж, — прокричал я с порога их комнаты. — У вас пустые бутылки есть?

— Какие бутылки? — не понял он, занятый раскрашиванием картинок.

— Ну как ты не понимаешь? — взмолился я, жестикулируя. — Бутылки…

— Счас посмотрю… — Он бросился к кухонному столу, но остановился и как-то странно взглянул на меня. — А чего это ты такой?

— Какой?

— Не знаю…

Тут-то я ему и вывалил то, что узнал от Смардина. Мой рассказ его настолько воодушевил, что Сережа перерыл буквально каждый сантиметр их небольшого жилища, но так-таки отыскал, но лишь одну посудину.

— Идем к нам, — решительно взмахнул я рукой.

— А у вас есть? — спросил приятель.

— Есть, только из нее вылить нужно…

— Что вылить-то?

— Не знаю, — беспечно пожал я плечами и уверенно добавил. — Но пахнет противно.

— Раз противно, тогда ладно, — согласился Серега, и мы бросились в нашу комнату.

Я вытащил из тумбочки бутылку, половину емкости которой занимала какая-то светлая жидкость, откупорил пробку и сунул Сергею под нос:

— Понюхай!

— Так это же водка: я раз нюхал в отцовском стакане… действительно противно пахнет, — поморщился Серега, но неуверенно спросил. — А вдруг дяде Ване она нужна?

— Зачем? Наверное, она уже прокисла, раз так воняет, пошли к япошкам…

Через полчаса мы с удовольствием наворачивали такое вкусное мороженое, не особо огорчаясь, что оно было одно на двоих. Вечером меня, конечно, ждала расплата. Можете себе представить гнев моих родителей, когда они обнаружили пропажу столь драгоценного продукта.

Мы уселись ужинать, и отец сказал:

— Неси-ка, мать, по маленькой: есть что отпраздновать — или забыла?

— Шутишь, что ли, Ванечка? Как я могла забыть годовщину нашей свадьбы? Но разве ты не допил бутылку, что стояла в тумбочке?

— Нет, — наморщил лоб Иван.

— Ничего не понимаю, — задумчиво проговорила мама и взглянула на меня.

— Сынок, ты не трогал бутылку в тумбочке?

— С водкой, что ли? — беспечно спросил я.

— Ну да, с водкой, — встревоженно кивнула она, опасаясь, что мой ответ ее вряд ли порадует.

— Она прокисла, и я ее вылил! — Я еще не чувствовал нависшей над собой грозы.

— Что?! — одновременно воскликнули они.

А когда они услышали от меня правду о том, что «водка прокисла: она так воняла, и я ее вылил, а бутылку сдал на мороженое», то мама с большим азартом принялась обрабатывать мою задницу ремнем, приговаривая, что водка прокиснуть не может, а я испортил им с отцом сегодняшний праздник, поскольку его нечем отметить.

Выждав некоторое время, словно предоставляя возможность матери отвести душу, а мне получше запомнить урок, отчим положил конец ее усердию.

— Хватит, мать! — остановил он ее. — Что сделано, то сделано. — Потом повернулся ко мне. — Мороженое-то хоть вкусное было? — с добродушной усмешкой спросил он.

— Вкус… вкус… вкусное, — ответил я, всхлипывая не столько от боли, сколько от обиды, что получил порку за какую-то «протухшую водку».

Впрочем, из этой истории я извлек много полезной информации, которая пригодилась мне впоследствии: водка плохо пахнет, но она необходима и полезна для празднования каких-либо важных событий. Закреплению полученной информации способствовала одна привычка отца, которая сохранялась у него всю его жизнь. Выпив стакан водки, он обязательно довольно крякал, затем говорил:

— Ух, хороша, стерва! Будут деньги, обязательно куплю!..

Не могу не вспомнить отца за рулем, причем он превосходно водил машины или трактора любых марок. Расскажу только один случай. В школу я еще не ходил, то есть мне было лет шесть с хвостиком.

Отец тогда работал на «МАЗе» и однажды поддался на мои уговоры взять меня с собой на работу. Как и отцу, мама завернула и мне мой собственный «тормозок». Так водители называли еду, которую брали с собой.

Кабина «МАЗа» была такой просторной, что я играл в ней в любые игры, что приходили мне в голову. Поездки были дальними, но мне никогда не было скучно. Последний груз мы отвозили километров за сто от нашего дома. Хозяева груза, ждавшие его как манну небесную, так обрадовались, что немедленно усадили нас за стол. Свои «тормозки» мы съели несколько часов назад и успели проголодаться. Я с удовольствием налег на курицу, а отца прежде всего угостили водочкой. Он выпил один стакан, потом другой, не забывая обильно закусывать. Я был спокоен до того, пока отец не потянулся к третьему стакану водки.