Степан Разин

— Я сына твоего оставил в Ветке, нанял ему лавку и посадил торговать серебром. Теперь я поеду на Иргиз и там жить буду. А если там жить будет худо, то можно уехать на Кубань, куда ушли некрасовцы.

Пугачев, пробираясь на Яик, не исключал, как видно, что и там может ждать его несладкое житье, и обдумывал план побега на Кубань, находившуюся тогда во владениях Турции. Именно туда после поражения Булавинского восстания ушли повстанцы Игната Некрасова — некрасовцы. Еще раньше Разин и его удалые молодцы подумывали о том, чтобы поселиться на Куре, в Закавказье, во владениях шаха персидского. Извечная мечта голытьбы о вольной землице, о свободе подвигала людей на антиправительственные действия. Сильным, неистребимым было желание избыть тяжкую долю, избавиться от ярма.

Путники двинулись на восток, переплыли Дон на Мед-ведицком перевозе и через Трехостровянскую станицу прибыли в Глазуновскую. Их приютил казак-раскольник Андрей Федорович Кузнецов. Здесь Пугачев узнал подробности о Богомолове — «Петре III», выступление которого вызвало беспорядки в Царицыне, сочувствие его населения, а также донских казаков. Передавали слухи: «Петра III» не удалось-де отправить в ссылку в Сибирь, так как император бежал и где-то скрывается. Говорили об этом везде — на Дону, в Поволжье, Сибири…

Пугачев спешит на Иргиз, за Волгу, к востоку от Саратова, все к тем же раскольникам. Приехав в Малыков-ку, он с Логачевым явился к управителю, который им объявил:

— Вам надобно ехать в Симбирск и записаться.

Оба выходца упросили его дать им отсрочку на несколько дней, чтобы отдохнули их лошади. Тот согласился, но они тут же поехали в Мечетную слободу, в 100 верстах от Малыковки, к старцу Филарету. Нашли его в скиту Введения богородицы. Бывший московский купец второй гильдии Семенов, старец Филарет сохранил связи с купеческими кругами, имел немалое влияние среди старообрядцев. Он охотно и долго беседовал с Пугачевым, новым выходцем-раскольником, рассказывавшим о своих странствиях по раскольничьим местам и беседах с их обитателями. Передал он и поклоны от Каверина и Кожевникова. Филарет же говорил о положении дел на Яикe, где как раз проходило следствие о январском «бунте».

— Яицким казакам, — по его словам, — великое разорение, и они помышляют бежать к Золотой мечети.

— Нет, — возразил Пугачев, — лучше бежать туда, куда бежал Некрасов.

— Поезжай на Яик, — поддержал его Филарет, — и скажи им, что ты их проводить туда можешь. Они с тобой с радостью пойдут, да и мы все пойдем.

Как будто Пугачев поверил Филарету свою мысль назвать себя императором, и игумен поддержал его:

— Яицкие казаки этому поверят, потому что ныне им худо жить, и все в побегах, и они тебе будут рады. Только разве кто из них не знавал ли покойного императора, но и это даром, они спорить не станут, только им покажись.

— Да, — согласился Пугачев, — на Яике меня скорей, чем в другом месте, признают и помогут.

Филарет позднее, на допросе, отпирался от этих слов, не на всем настаивал и Пугачев в показаниях, данных в разное время. Но важно то, что предположения, высказанные здесь, впоследствии полностью осуществились. Пока речь шла о выводе яицких казаков на Кубань Пугачевым, который мог бы стать их атаманом. Как человек бывалый и честолюбивый, он опять стремился осуществить свою мечту возглавить какое-либо казацкое сообщество, стать его предводителем-атаманом. Между прочим, по дороге из Белоруссии на Иргиз Емельян говорил о себе, что он богатый купец, побывал в Царьграде и Египте. За этими фантазиями и хвастовством скрывается натура энергичная, неспокойная, ищущая свое место в жизни трудной и жестокой. Но он болеет не только и не столько за себя, будучи одержим простодушным, но настойчивым честолюбием.

Он, несмотря на путы повседневных привычек, обычаев, установлений и на трудности, выпавшие на его долю, сумел преодолеть чувство страха, привычку к подчинению всякому «начальству», задумать и осуществить такое, что поражало воображение, восхищало одних и приводило в ужас других. Он повторил подвиг русских бунтарей — Болотникова и Разина, Булавина и Некрасова, многих других борцов за волю народную.

Все свои планы, помыслы он связывает с такими же, как и он сам, казаками — донскими, терскими, яицкими, а позднее — со всеми подневольными, подъяремными, бедными людьми. Именно с такими чувствами и планами прибыл он в Заволжье, к Яику.

Филарет не советовал Пугачеву ехать «записываться» в Симбирск:

— Если тебя на Яике не примут и ничего там не сделаешь, в Симбирск не езди; там хотя и запишут, но не скоро, а поезжай лучше в Казань.

— Да ведь у меня и в Казани знакомых нет ни единого человека.

— У меня есть в Казани приятель, купец Василий Федорович Щолоков; он наш, старовер, человек добрый и хлебосол. Буде с тобою я сам в Казань не поеду, так скажу тебе, где его сыскать, а там он за тебя постарается и попросит.

Обрадованный Пугачев уговорил Филарета заодно помочь ему и в Малыковке с управителем. Игумен отправился вместе с ним в село. По дороге, в селе Терсах, Емельян купил пуд меду и по приезде ублажил им управителя. Тот, весьма довольный, разрешил ему остаться в Малыковке до крещенья.

Вскоре Емельян расстался с Логачевым, снова нанявшимся в солдаты, и вместе с Филаретом вернулся в Мечетную слободу. Здесь он остановился у местного жителя раскольника Степана Косова, игумен уехал в свой скит. У Степана родился ребенок, и Пугачев стал его крестным отцом. Но ему уже не терпелось перебраться дальше на восток к Яику — мысли о задуманном выступлении против господ под именем Петра III не давали покоя. Тут, кстати, выяснилось, что тесть хозяина Семен Филиппов (Сытников) собирается ехать с хлебом на Яик.

— Возьми, Семен Филиппович, и меня с собой на Яик, — обратился к нему постоялец Косова, — я хочу ехать туда купить рыбы и взыскать по векселю с брата своего 100 рублей.

Заняв денег у Филарета, он тронулся в путь. По дороге в беседе Семен Филиппов услышал от него слова, для него любопытные и странные:

— Что, Семен Филиппович, каково жить яицким казакам?

— Им от старшин великое разорение, и многие уже разбежались.

— Так вот что я тебе поведаю, Семен Филиппович. Ведь не за рыбой я на Яик-то еду, а за делом. Я намерен подговорить яицких казаков, чтоб они, взяв свои семейства и от меня жалованья по 12 рублей, бежали на Кубань и, поселившись на реке Лабе, отдались в подданство турецкому султану. У меня оставлено на границе товару на 200 тысяч рублей, которыми я бежавшее Яицкое войско коштовать буду. А как за границу мы перейдем, то встретит нас турецкий паша и даст еще до пяти миллионов рублей. Ты сам видишь, какое ныне гонение на яицких казаков, так хочу я об этом с ними поговорить: согласятся или нет итти со мной на Кубань?

— Как им не согласиться, — поддержал разговор Филиппов, — у них ныне идет разорение, и все с Яику бегут. Ты скажи им только об этом, так они с радостью побегут за тобой. Но за что ты им такое жалованье давать станешь? Бога ради, что ли?

— Я буду у них атаманом войсковым.

— Пожалуй, за деньги они атаманом тебя сделают, — шутил Филиппов, — и пойдут с тобою с радостью.

— А когда я буду атаманом, — продолжал в том же шутливом тоне Пугачев, — так тебя старшиной сделаю.

— Спасибо, и я с вами пойду, — взятый насмешливый тон не покидал Филиппова, — так не оставь, пожалуй, и меня.

Филиппов, которому так неосторожно доверился Пугачев, шутил и, вероятно, уже тогда замыслил недоброе. Между тем путники, отъехав верст с 70 от Иргиза, подъехали к реке Таловой. Остановились ночевать на умете [1] пахотного солдата Степана Максимовича Оболяева, в 60 верстах от Яицкого городка. Окрестные жители звали Степана Ереминой Курицей — у хозяина умета, человека доброго и простодушного, эти слова всегда были в ходу вместо шутки и бранного выражения. Ему предстояло сыграть немалую, хотя и эпизодическую, роль в судьбе Пугачева, и в событиях, последовавших за его приездом в сызранскую степь. Уроженец села Назайкина Симбирского уезда, Оболяев с детских лет жил на Яике в работниках, сначала в Илеке у местного атамана Василия Тамбовцева, потом в Яицком городке у его брата Петра Тамбовцева — самого войскового атамана, главы Яицкого казачьего войска, погибшего от рук восставших в январе этого года. За службу у Тамбовцевых ему разрешили арендовать умет, и к нему часто приезжали казаки, рассказывали о своих делах, нуждах и бедах, притеснениях старшин и несправедливости петербургских властей, особенно руководителей Военной коллегии, ведавшей Яицким войском. Говорили они ему, что готовы бежать всем войском, чтобы избыть беду — ожидались результаты следствия, жестокие наказания… От него-то Пугачев и услышал самые новые известия о яицких происшествиях. Еремина Курица охотно делился с теми, кто останавливался у него, всем, что он слышал и знал.