Солдатская сага

— Как стоишь… Душ-шара!

Подействовало моментально. Дневальный резво подобрался по стойке «смирно», подтянул автомат и высоким, осипшим голосом, что было сил, отчаянно заорал:

— Дежурный по роте, на выход!

Проходивший мимо него Ильин автоматически кинул на ходу: «Отставить» и как эхо, уже за спиной командиров, я тихим, но таким же выразительным шепотом остановил дневального:

— Молча-ать…

Он подчинился, отбой не продублировал, и через пару минут на переднюю линейку выполз заспанный дежурный по роте — сержант моего призыва Петенька Лиходеев. Тут уж ничего не скажешь — не повезло молодому! Сержант сладко зевнул, потянулся, посмотрел в спину удалявшимся офицерам и лениво протянул:

— М-м-м… Дембель у Цезаря?

— Угу. Объяснишь своему ублюдку, как стоять надо! — мрачно посоветовал я.

А Петенька широко улыбнулся, скосил глаз на невольно сжавшегося духа и, кивнув головой на чемодан, спросил: — Помочь?

Я отмахнулся и подался вслед за офицерами. Бывшего начальника штаба второго батальона уже ждали; при нашем приближении двигатель стал набирать обороты, и на многословные, слезливые прощания времени не оставалось. Да никто и не рассчитывал на долгое прощание. Я залез в вертолет, поставил вещи и выскочил наружу. Капитан Ильин пожал руку Звонареву, потом мне, быстро поднялся на борт, встал в полный рост в проеме люка и вдруг, устремив взгляд в сторону штаба полка отдал честь! Мы только что не вздрогнули. Вначале замерли, потом как-то тоже подобрались, подтянулись. И я краем глаза успел заметить, как у взводного еле заметно то ли дернулась, то ли просто сжалась рука. Но честь он Ильину не отдал! Да и не мудрено — голый пустырь, одинокая «восьмерка», двое одетых не по форме военных перед ней, и какая-то странная выходка капитана…

Возвращались мы молча. По лицу взводного было видно, что сейчас его лучше не трогать. Под грибком пятой роты стоял новый дневальный, а из палатки доносились ленивые команды: «Ра-а-аз… Два-а-а…» Я злорадно отметил: коль у нашего «дедушки» столь приторно-усталый, заунывный голос, то, значит, все — всерьез и надолго. Ну вот — даже его проняло! Заходить не стал.

Где-то через полгода, зимой, в колонне я выбрал время и откровенно спросил у Звонарева:

— Слышь, командир… А ведь хотели тогда честь отдать? — и сразу понял, что наступил на больную мозоль. Взводный сначала попытался сделать вид, что не понял:

— Когда это — тогда?

— Цезарю — честь отдать!

— Ты в дозоре? — жестко, но не глядя на меня, спросил Звонарев.

— Да!

— Ну так вот и занимайся своим делом!

Случались минуты, когда Сереге лучше было не перечить. Сейчас именно и была такая минута. Я развернулся и молча полез на броню.

Взводный прошелся из конца в конец колонны, взял из люка плащ-палатку, бегло проверил посты и полез под БМП спать. Через полчаса встал — опять проверил посты. Но больше спать не пошел, залез ко мне на башню и, угостив «цивильной», минут пять просидел молча. А потом, без предисловия, вдруг сказал:

— До сих пор себе простить не могу! — И опять замолчал. А через несколько минут далеко отшвырнул окурок и на прощание обронил фразу, под которой подписался бы и я:

— За таким мужиком — подсумки бы носил!

Морпех

В начале лета 1984 года на смену Масловскому в батальон прибыл угрюмый звероподобный капитан. На утреннем разводе полкач, представляя его личному составу, произнес:

— Товарищи солдаты, сержанты, прапорщики и офицеры! Представляю вам нового командира батальона, капитана Мищенко (фамилия изменена). Выражаю надежду, что он продолжит славные традиции батальона и будет достойной сменой подполковнику Масловскому.

Многоопытный личный состав на это лишь безрадостно вздохнул, кто-то вполголоса язвительно буркнул: «Как же», — и по рядам впервые прошелестело новое имя — Морпех. С той минуты его иначе в батальоне никто и не называл.

Если Масловский внешне был похож на древнего германца, то наш новый командир по всем статьям смахивал на фашиста из дешевых комедий «совкового» кинематографа. Причем на фашиста самого наихудшего пошиба — начальника гестапо или концлагеря, ну, в лучшем случае — командира зондеркоманды, шаставшей по белорусскому Полесью. К несчастью, вскоре выяснилось, что он и внутренне почти полностью соответствует своему внешнему облику. А облик у него действительно был устрашающий.

Рыжая детина под два метра, а то и выше; центнер с лишком проарматуренного широкой костью, тренированного тела; пудовые кулаки размером с пудовую же гирю. Сама махина обута в яловые вибрамы сорок шестого размера, а с ее вершины на вас взирает нечто, отдаленно напоминающее лицо.

Представьте себе еще одну пудовую гирю, на ней ежик из коротких, торчащих в разные стороны светло-рыжих волос. Лба почти нет. Он такой узкий и низкий, что его почти не видно. Нависающие мощные надбровные дуги практически скрывают глубоко посаженые глазки, маленькие и такие светлые, что сливаются с никогда, казалось, не загоравшим конопатым лицом. Нос тоже махонький, но его видно; не нос — ястребиный клюв, и ноздри всегда расширенные, зверские. Густые усы вслед за носом топорщатся вперед, да еще в разные стороны. А все остальное пространство лица занимает челюсть. С которой, случись вступить в единоборство, не справился бы даже герой древних — Самсон.

Впервые, еще тогда на разводе, посмотрев на нового комбата, мы сделали однозначный вывод — не попадаться! И не ошиблись…

На второй день пребывания в должности Морпех решил проверить, как его подчиненные проводят утреннюю зарядку. И, хорошо зная армейские нравы, сразу после подъема двинулся не на спортгородок, а прямиком в палатки. Естественно — не прогадал. Как он инспектировал другие роты, я не знаю, а вот в нашей, четвертой мотострелковой, не повезло моему другу, замкомвзвода Саше Хрипко. Будучи в тот день дежурным по роте, он не счел нужным вовремя выскочить из противоположной двери, за что и поплатился.

Когда Морпех, с трудом протиснувшись в непомерно узкую для него щель прохода, прямо лицо Шурику рявкнул: «Почему не на зарядке?!», тот сразу обомлел, растерялся и вместо четкого доклада: «Товарищ капитан! За время вашего отсутствия…», — и далее по тексту, промямлил нечто невразумительное. Морпех, по-видимому, тут же определил: «Виновен!» и бережно, чтоб, упаси господи, чего не сломать, взял Шурика левой рукой (или лапой) за шею, легонько наклонил и так же легонько опустил ему правую на поясницу. Видевшие эту картину двое дневальных и парочка уборщиков-духов утверждали, что Морпех действительно ударил совсем не сильно, только руку опустил! Но этого оказалось достаточно, чтобы вместе с его кулаком у Шурика опустилась и почка, и потом он целую неделю «на облегченке» стоял в нарядах.

Через несколько дней в штабе полка на стенде «Наша спортивная гордость» появилась физиономия нового комбата, а под ней скромная надпись: «Мастер спорта СССР по боксу, чемпион Туркестанского военного округа в супертяжелой весовой категории командир второго МСБ капитан Мищенко». Эта новость, честно говоря, никак на нас не подействовала — нам и так уже все было ясно. Вывод даже у нас, «стариков», был один: «Все, мужики. Вешайтесь!»

Вешаться не пришлось. Морпех сходил на большую операцию в урочище Аргу. Потом под его командованием мы всем батальоном прошвырнулись в славный район «Зуба», потом провели парочку колонн, и как-то сразу все изменилось. Солдаты вдруг увидели, что новый комбат очень даже толковый мужик и ведет себя правильно: солдат в усмерть не гонит, не подставляет и, главное, сам повоевать не прочь, в машинах да на перевалах не отсиживается. К тому же на операциях его суровый норов переключился на товарищей моджахедов да на отцов-командиров — штабных полководцев. Это нам пришлось по душе, поскольку мы сами их шибко не жаловали.

Впервые во всей красе Морпех показал себя в конце Аргунского рейда. Мы взяли несколько пленных. Были они духами или не были, никто того не знает, но когда батальон возвращался в полк, двое бабаев, сидевших на броне машины комбата, перед самым КПП дружно сиганули с моста в реку. Сам по себе этот поступок уже практически чистое самоубийство, но Морпех, судя по всему, судьбе не слишком доверял. Процедив сквозь зубы: «Не стрелять!», он встал на крыше БТРа, скинул с плеча АКС и всадил по полмагазина в каждую из несущихся по течению голов. Так бабаев и понесло дальше — спинами вверх.