По памяти и с натуры

Дружбы эти носили сезонный характер и не имели, да и не могли иметь, продолжения. Знакомства в этом возрасте легко завязываются и так же легко и бесследно заканчиваются.

Голодные, мы часами гоняли рваный мяч, обменивались марками и ждали случая покататься на велосипеде.

Зимой были другие, школьные, друзья, которые летом почти все оказывались ненужными и бесследно исчезали.

Головачевка

Когда в теплый летний вечер идешь по знакомым улицам и все так похоже на то, что было в то далекое вчера, ты ищешь друзей мимолетной юности среди молодых и никого из них не можешь в эти минуты представить себе старым.

С годами количество друзей и знакомых начало резко сокращаться. Одни ушли из твоей жизни, другие просто из жизни. Улицы начали заполняться их тенями.

За мою долгую жизнь, которая мне временами представляется такой короткой, слоями проходили дружбы и знакомства, чтобы потом бесследно исчезнуть и быть безжалостно замененными новыми, и так не один раз. И только очень немногие близкие тебе задержались, пережив все неверности времени, и, когда они вдруг уходят, ты ясно ощущаешь, что ушла часть твоей собственной жизни.

На улице Горького, у площади Пушкина, возле Палашевского переулка, встретил Милу Виницкую с копной рыжих волос. Это она, ошибиться невозможно, я хочу броситься к ней, но сразу останавливаюсь; она не может быть даже дочерью Милы, а только внучкой, сходство разительное. Я провожаю ее глазами, она входит в подъезд дома, в котором Мила жила без малого шестьдесят лет назад.

После короткого пребывания в гимназии Раевской в Каретном ряду мои родители осенью 1919 года перевели меня поближе к дому, совсем рядом, в бывшую гимназию Головачевых.

На тогдашней Тверской, между Васильевским переулком и Триумфальной площадью, стоял красивый начала века особняк. Большие зеркальные окна и парадный подъезд, наглухо забитый досками. Вход в школу со двора Первой Брестской.

Я хотел потом зарисовать этот дом, да все откладывал, так и не собрался. Несколько лет тому назад его сломали и на этом месте выросло большое здание с магазином сувениров по всей длине его первого этажа.

В классной комнате, примыкающей к небольшому залу, до самого потолка громоздятся одна над другой парты. Мальчишки стремительно в очередь взбираются наверх. Из-под потолка они прыгают на старый пружинный диван.

Среди прыгунов особенно отличается один мальчик в огромных валенках. Это Виталий Головачев, младший сын директора школы. Тонкий и легкий; его открытое доброе лицо искрится умом и весельем.

С первого дня началась на несколько лет наша дружба, которой я многим обязан и которая по окончании школы кончилась, как обычно кончаются все школьные дружбы.

Звонок, сажусь где-то в первом ряду, подальше все места заняты. Мне тринадцать лет, и парты для младших классов кажутся мне маленькими и низкими.

Уроки проходили в обстановке свободной и непринужденной, проводились они в дружеском общении, проводились интересно. Но заметна была требовательность, и не было скучной назидательности.

Дмитрий Михайлович Головачев, с длинными седыми волосами, в пенсне и валенках, во всем походил на профессора, каким привыкли его представлять, каким он и был по наружности и по существу. Умный, широко образованный и добрый, он учил нас русскому языку, географии, истории и порядочности.

Его жена Елизавета Николаевна, аристократического силуэта, в парике, что нас всегда поражало, преподавала немецкий и французский.

Громкий звонок, большая перемена. В полутемной прихожей толпились девочки и мальчики вокруг крепкой румяной девчонки Куховой. Отец ее занимался извозом и держал двор на Первой Брестской. В школе она чемпион классической борьбы. Мне как новичку предлагают помериться с ней силами. В крепких объятиях юной амазонки быстро признаю себя побежденным.

В классе ученики делятся на «интеллигенцию» и «народ». «Интеллигентов» много меньше.

За время моих скитаний по гимназиям и обретя с революцией долгожданную свободу, я приобрел некоторые навыки уличных мальчишек, но все же сразу был определен в «интеллигенты». «Интеллигентов» отличали меньшая любовь к физическим упражнениям, некоторая страсть к поэзии, отрывочные знания иностранных языков и нелюбовь к математике.

«Интеллигенты» готовили издание литературного альманаха. Мне предложили принять в нем участие. Затея эта показалась мне скучной, но я в считанные дни выпустил к нему богато иллюстрированное цветными картинками литературное приложение.

По Москве тогда ходили слухи о попрыгунчиках. На Арбате ночью из-за снежных сугробов с помощью хитроумной пружины выпрыгивали в белых балахонах застрявшие в Москве австрийские военнопленные и грабили запоздалых прохожих.

Приложение это называлось «Попрыгунчики». У «интеллигенции» мое сочинение вызвало кривую усмешку, у «народа» «Попрыгунчики» пользовались огромным успехом.

Мальчиков в классе больше, чем девочек. Справа от меня две девочки, Киска Афанасьева и Леля Селецкая.

Киску Афанасьеву девочкой, пожалуй, не назовешь. Высокая, стройная, темные каштановые волосы и темные томные круги под глазами. Задумчиво красивая, набожная.

Леля Селецкая огненно-рыжая, круглое ее лицо рыжее от тысячи веснушек, зеленые кошачьи глаза. На редкость стройна, лучшая исполнительница бальных танцев. Никаким канонам красоты не отвечает, но нравится всем.

Остальные девочки ничем не были примечательны, жили в школе какой-то своей отдельной жизнью и не запомнились.

Толя Тулайков. Я вспоминаю, как на очередном зачете по математике в тупом оцепенении смотрел на листок бумаги с задачей, в которой ничего не понимал и понимать не хотел. С насмешливым участием Тулайков протягивает мне решение задачи. Позднее нас свяжет дружба более чем на тридцать лет.

Иванов, Иванчик, как мы все его звали, — небольшого роста, ладный, хорошо учится, всегда подтянут. С нэпом отец его продолжит на время прерванную торговлю и откроет на Тверской, рядом со школой, маленькую лавку женской обуви, где по временам можно было видеть Иванчика в роли приказчика, коленопреклоненным, примеривающим туфли девицам с «грузинских» улиц. Делал он это с удовольствием и юмором. Был влюблен в МХАТ и мечтал об артистической карьере, а пока по праздникам прислуживал священнику в алтаре, облаченный в золото парчи, ходил вокруг Василия Кесарийского, что ему очень нравилось, поскольку напоминало театр.

Иванчик научил меня ходить в театры без билетов. Надо только прийти к первому антракту, быстро раздеться и, смешавшись с толпой курильщиков в вестибюле, пройти в зрительный зал. Капельдинеры относились к нам тогда снисходительно. Так я просмотрел в разных театрах множество спектаклей без начала, а то и без конца, если нас, иногда случалось, выгоняли из зала.

Володя Никифоров, Никишка, — мальчик серьезный и очень привлекательный. Умные насмешливые глаза, красивый большой рот. Держался несколько особняком, в наших делах и играх никакого участия не принимал и просто хорошо учился.

Илюша Турубинер учился музыке у Фейнберга. Красивыми, длинными пальцами крутил непокорную челку. Илюшу все любили.

На втором этаже просторный нарядный зал, меньшая часть которого была отгорожена мраморной колоннадой, где стоял концертный рояль. В фонаре, у окна, диван, излюбленное нами впоследствии место.

Направо от зала большую часть этажа занимала квартира Головачевых. Вдоль стен широкого и длинного коридора бесконечные ряды книжных шкафов и полок, книги до потолка. Справа комнаты — их много. Комната Елизаветы Николаевны и ее дочери Марианны очень красива и напоминает интерьеры французских гравюр восемнадцатого века. На круглом столе книжки имажинистов, русского авангарда.

Сергей Головачев, старший брат Виталия, но не самый старший, есть еще Вадим — аспирант исторического факультета. Сергею что-то около восемнадцати лет. Он поэт-имажинист, печатается под псевдонимом Сергей Златый. Сережа красив интеллигентной красотой.