Исторические мемуары об Императоре Александре и его дворе

Несмотря на чрезвычайную его молодость, неопытность, несмотря на его естественную склонность к филантропическим идеям, Александр был слишком разумен и умен, чтобы не видеть, что Россия представляла собой, — если можно сделать это сравнение, — слишком молодое дерево, чтобы прививать ему новые учреждения. Он многого ожидал от будущего, от своей собственной неусыпной деятельности и в особенности от времени, которое одно могло совершить и укрепить великую реформу в образе правления; но годы, неумолимые годы, не захотели остановиться для него; и безумные чудовища, неблагодарные, ускорили течение их… О! прочь эти ужасные мысли; они отравили бы описание счастливых, прекрасных лет царствования Александра.

Взглянем на Александра, обозревающего различные части своей громадной империи, повсеместно являющегося перед преданными ему подданными в образе блестящего, любезного и благодетельного государя, впоследствии — великого человека, призванного Провидением стать решителем судеб Европы и опрокинуть колосса, иго которого тяготело над ней в лице Наполеона Бонапарта.

Повсеместно проезд молодого императора, приветствуемого преданным ему народом, отмечался блестящими празднествами. Александр почтил также своим присутствием празднества, устроенные в его честь в Вильне, столице Литвы. В то время, по молодости лет, я не имела счастья его видеть; но я уже научалась обожать его августейшее имя. Я помню, что, выполняя программу совершившихся по этому поводу торжеств, городская дума вздумала запрячь людей в карету императора. Напрасно несколько лиц из свиты государя, раньше него приехавшие в Вильну, указывали, что такого рода знаки почета не нравились Его Величеству: устроители торжеств не захотели бросить стоившую денег одежду, сделанную на двадцать человек, из среды мешан, которые должны были составить этот странный поезд. Итак, эти бедные люди побежали с большим усердием запрягаться в карету императора, — в том месте, где недалеко от Вильны, государь только что принял различные городские депутации, и, отправившись скорой рысью, они прибыли во дворец, причем оказалось, что вместо императора они привезли лакея Его Величества и кучера, который, важно восседая на козлах, правил ими. как настоящими лошадьми. Император, чувствуя естественное отвращение к тому, чтобы ехать на подобных себе людях, приехал в карете одного из своих адъютантов.

Уезжая из Вильны, Александр переехал через реку на пароме. Один из лодочников поранил себя настолько серьезно, что встревожил свидетелей этого несчастного случая, и особенно Его Величество. Государь, считая себя как бы невольной причиной случившегося с бедняком несчастья, пожелал собственными руками перевязать ему рану и разорвал свой платок, чтобы сделать перевязку. Эта трогательная сцена произошла на пароме, и такое проявление чувствительности молодого государя было тотчас запечатлено кистью и резцом всех местных художников. Дорогой из Вильны в Гродно император, меняя лошадей, остановился в поместье моего отца. Пока запрягали подставу, Александр, проходя около конюшен, отличавшихся довольно замечательной архитектурой, увидел большой кучерской кнут, только что выкрашенный и покрытый лаком, и со свойственной молодым людям фантазией он вздумал испробовать кнут. Стоявший тут же маленький конюх, не узнав императора и, вероятно, находя, что его кроткое, приветливое лицо выглядело гораздо менее страшным, чем лицо толстого, усатого кучера, владельца кнута, хотел отнять его у Александра и сказал: «Оставьте кнут, это кнут г-на Теодора.» Император, которому смелость этого ребенка, с хорошеньким плутовским лицом, показалась забавной, спросил его, не согласится ли г-н Теодор отдать ему кнут за один червонец. Мальчик принял на себя переговоры и передачу условленной платы. По заключении торга государь ловко свернул кнут и велел положить его в карету, сказав, что он предназначает его своему любимому кучеру, верному Юшке.

Путешествуя, император, для большей безопасности, ездил обыкновенно с собственными кучерами. Тот, кто правил императорской каретой, захотел проехать лошадей, прежде чем в экипаж сядет император. В упряжке были рослые жеребцы, сильные и крепкие: как только они ощутили на своих боках непривычный для них русский кнут, они понесли и разбили бы карету вдребезги, если б конюхи не бросились вовремя, чтобы остановить их и предупредить несчастье. Конюх моего отца упросил, чтоб дозволили польскому кучеру править лошадьми обычным способом; после этого «г-н Теодор» вновь взял вожжи в свои руки, и императора благополучно довезли до следующей станции.

Филантропические наклонности императора Александра, казалось, предвещали его счастливым подданным непрерывный мир: ни одна мысль о победе, ни одно честолюбивое стремление не проявлялось до сих пор в юном государе, — к великому удивлению всех окружавших его, а также, без сомнения, и Европы.

Не менее удивительно было то восхищение, которое, быть может, невольно молодой государь чувствовал к человеку совсем иного характера. Но надо сознаться, что окружавший Наполеона престиж славы, могущества должен был привлекать воображение чарами, свойственными всему чудесному.

Александр не мог считать узурпатором необыкновенного человека, который, извлекши Францию из пропасти революций, продолжал направлять судьбы ее под скромным еще титулом консула. Позднее Наполеон сказал, что он нашел корону Франции на земле и подобрал ее. Без сомнения, он поступил бы справедливее и благороднее, если б, подобрав эту корону, он возвратил ее Бурбонам: ведь не они уронили эту корону — она была у них вырвана; но счастливый солдат нашел корону и венчал себя королем. Желая поддерживать с Францией дружеские связи, Александр пожелал продолжать начатые в предшествующее царствование переговоры и послал в Париж графа Моркова. Главная цель миссии Моркова состояла в том, чтобы войти в соглашение с французским правительством относительно системы вознаграждения германских князей, лишенных владений или потерпевших убыток благодаря последнему договору с Австрией, — вознаграждения посредством обмена или секуляризации церковных имушеств. В инструкции Моркова входило также предписание способствовать, насколько возможно, установлению добрых отношений между Францией и Англией; ибо война между этими двумя державами неизбежно должна была нарушить мир и благоденствие Европы. В царствование императрицы Екатерины Моркову поручали переговоры лишь с турками, всегда побеждаемыми, или с поляками, всегда отважными, но принужденными уступать силе. Он не проявил ни такта, ни чувства меры. Все в нем не понравилось, — и тон его, и ум, и характер; он не внушил доверия ни Франции, ни Англии, ни Германии. Когда Англия нарушила Амьенский трактат и объявила Франции войну, Морков так был уверен, что лорд Уитфорд примет условия первого консула, что он стал играть на казенные деньга и проиграл значительную сумму их. В конце концов, присутствие этого дипломата так надоело Бонапарту, что он просил отозвать его в Петербург. Император Александр выказал при этом большую силу характера: он послал Моркову орден Андрея Первозванного, предоставив ему, по желанию, вернуться в Петербург или остаться в Париже. Но вместо того, чтобы выказать такую же твердость, как его повелитель, Морков поспешил уехать, говоря, что не смеет оставаться дольше в Париже, из боязни отравы. Его заменил в качестве уполномоченного Убри, исполнявший эту должность, пока роковой случай не нарушил добрых отношений между русским и французским дворами. Убийство несчастного герцога Энгиенского доказало даже поклонникам Наполеона, до каких ужасных эксцессов могло довести его честолюбие. Вся Европа содрогнулась от ужаса при таком нарушении самых священных прав. Разделяя это справедливое негодование, император Александр, как князь Германской империи, тотчас послал ноту в Регенсбургский сейм, предлагая потребовать удовлетворения за нарушение территории Баденского курфюршества. Но какое возможно было удовлетворение, когда зло было непоправимым!.. Герцога Энгиенского уже не было в живых!.. Австрия и Россия объявили Франции войну. Успехи Наполеона в этой кампании слишком известны, чтобы надо было о них напоминать… Австрия еще помнит их! Император Александр назначил генерала Кутузова главнокомандующим своих войск и самолично присутствовал при Аустерлицкой битве, неосмотрительно данной ранее прибытия отряда русской армии под предводительством генерала Беннигсена и шедшей из Италии армии под начальством эрцгерцога Карла. Говорят, что в начале битвы к Наполеону привели русского полковника, взятого в плен французами, причем император спросил его о местопребывании русского императора. Когда русский офицер удовлетворил любопытство Наполеона, последний велел отпустить его и поручил ему от его имени предложить императору Александру удалиться, так как на ту сторону, где находился Его Величество, должен был направиться огонь артиллерии. Я не стану описывать это сражение, столь славное для французского оружия; скажу только, что молодой император выказал в нем большую личную отвагу. Он рисковал своей жизнью в нескольких стычках, при которых под ним была убита лошадь, и среди общего смятения он пытался остановить своих старых гренадеров, которые, убегая, кричали ему: «Государь, никто уже не командует армией, бегите, не рискуйте своей жизнью!» Таким образом, император принужден был покинуть поле сражения, опечаленный поражением и в еще большей степени сознанием, что он понапрасну пролил кровь своих подданных. «Надо быть на моем месте, — сказал однажды этот государь, — надо быть на моем месте, чтобы понять, что значит ответственность государя и что я испытываю при мысли, что мне предстоит когда-нибудь дать Богу отчет в жизни каждого из моих солдат.» Сколько души, сколько набожности отражается в этих прекрасных словах, заслуживающих быть выгравированными на мраморе и бронзе и вовеки служить уроком всем земным царям!