Никколо Макиавелли

Флоренция больше не верила брату, предсказавшему победу короля Франции и заключившему с ним союз, тем более что Карл VIII и не подумал вернуть полученные в залог земли, которые уступил ему еще Пьеро Медичи, а Савонарола оставил в его распоряжении. К тому же король тайно побуждал Пизу сбросить флорентийское иго, которое та несла с 1406 года, и потребовать независимости. Однако Савонарола не хотел ссориться с Карлом (король даровал флорентийским купцам множество привилегий во Франции, а экономические интересы обязывают!) и присоединяться к итальянской лиге, возглавляемой папой Александром VI, «мерзости» которого он постоянно обличал.

Чтобы восстановить государственную казну, истощенную чумой, войной и мятежной Пизой, очень скоро пришлось отказаться от либерализации фискальной политики, за которую прежде ратовал монах. Удивительно, как быстро меняет оппозиция свои планы, когда приходит к власти и сталкивается с реальностью!

Короче говоря, утратившие веру в пророка соединились с теми, кто никогда в него и не верил, с теми, кто в принципе был против вмешательства церковников в дела государства, кто утверждал, что Савонарола, восстав против папы, расстроит торговлю, и с теми, кому просто хотелось мирно предаваться содомии.

Много народу собралось на ступенях амфитеатра, сооруженного в соборе — чего никогда раньше не видела ни одна церковь Флоренции, — чтобы послушать, как брат Джироламо обличает Рим, этот «Вавилон порока». Но среди присутствовавших были не только сторонники Савонаролы, которых в народе называли «плаксами». Там можно было увидеть и его противников, которые ждали лишь повода, чтобы продемонстрировать свою враждебность (как это случилось однажды в воскресенье, в праздник Вознесения, когда едва не разразился мятеж). Были там и любопытные, и сторонние наблюдатели. Был там и Никколо Макиавелли.

1 марта 1498 года по городу настойчиво распространялись слухи об ультиматуме, который поставил Синьории папа, вынуждая ее заставить замолчать Савонаролу, «заключив его в тюрьму или любым иным способом». Папа сопроводил свое предписание угрозой интердикта ^[11] в случае, если Республика откажется подчиниться. Назавтра Макиавелли вместе с толпой сограждан отправится в Сан-Марко, куда монах удалился, возможно, опасаясь за свою жизнь.

Слушая проникновенную проповедь на стихи «Исхода», Никколо остался равнодушен к патетике этого последнего послания, которое обращал к слушателям монах, сознававший неизбежность своей гибели. Макиавелли сделал полный сарказма отчет об этой проповеди в письме к Риччардо Бекки, флорентийскому послу в Риме. Безжалостный и уничижительный, этот анализ лишил проповедь ее специфически религиозного, мистического смысла, но зато подчеркнул все ее противоречия и высмеял ее идею.

Флорентийский посол уже много месяцев терпел гнев Александра VI, которому доносили о словесных вольностях Савонаролы, где тот сравнивал римскую курию с борделем. Кроме того, подобные выпады, оставленные без ответа, ослабляли папскую власть, и Борджа опасался, что будет созван конклав, который реформирует Церковь и низложит папу. Вот почему вслед за многочисленными предупреждениями и бреве ^[12] из Рима, запрещавшими монаху проповедовать и учительствовать публично, которые последний оставлял без внимания, последовала угроза отлучения.

По приказу Синьории, из-за своей флорентийской гордости противившейся распоряжениям папы, несчастный Бекки старался (без особого, впрочем, усердия) добиться отмены церковных санкций, направленных против монаха. Совет десяти — магистрат, ведавший иностранными делами и вопросами мира и войны, члены которого были убежденными сторонниками Савонаролы, — не доверяя послу, отправил к папе собственного секретаря, но и тот не смог ничего сделать.

Читая письмо Макиавелли, Бекки, по всей видимости, не был шокирован утверждением, что «пророк» — всего лишь честолюбивый плут, политик, который «подстраивается к ходу событий и раскрашивает свое вранье в нужный цвет». Никколо не исполнилось еще и тридцати, а он уже стал тем, кем будет всю жизнь: человеком, нетерпимым к иррациональному, склонным описывать поведение людей исключительно в политических терминах, резонером, влюбленным в разум, чрезвычайно одаренным карикатуристом, мастером иронии.

Принадлежал ли он к «озлобленным», яростным врагам Савонаролы, составлявшим тогда чуть ли не большинство в Синьории, или к compagnacci — не столько к группе заговорщиков, сколько к течению, объединявшему всех антиконформистов, скептиков и свободомыслящих людей? Нет никаких данных, которые позволили бы ответить на этот вопрос. Но наверняка он был среди тех, кто не желал, чтобы его водили за нос.

Макиавелли разыграл верную карту — она обеспечит его будущее. Так он, по крайней мере, считал.

СЛУЖАЩИЙ СИНЬОРИИ

«Все вооруженные пророки побеждали, а все безоружные гибли» [13], — читаем мы в трактате Макиавелли «Государь». На протяжении всей своей жизни Никколо не переставал размышлять о тех событиях, свидетелем — не рискнем сказать участником — которых он стал и чьи последствия послужили ему во благо.

Моисей без колебаний разбил череп египтянину, напоминает Никколо; а Савонарола полагал, что это должен сделать Бог. Уже Козимо Медичи говорил, что государством не правят с четками в руках. Монах, осажденный врагами в монастыре Сан-Марко, сам вырвал оружие из рук своих защитников. С этого момента не было ничего более легкого, чем захватить безоружного «пророка» и возвести его на костер после судебного процесса — столь же беззаконного, как о том свидетельствуют архивные документы, сколь и бесчестного.

Никто в политике, как, впрочем, и вне ее, не нашел еще лучшего способа избавиться от неугодного, чем сфабриковать доказательства его преступности. Было бы большой неосторожностью ограничиться изгнанием Савонаролы: кто знает, быть может, он нашел бы государя, который пожелал бы за него отомстить? «Мертвые не воюют» — это высказывание принадлежало почтенному и уважаемому члену комиссии, призванной решить судьбу узника. Здравый смысл — в те времена его еще не научились называть государственной необходимостью! — возобладал. Савонаролу сожгли и для верности развеяли по ветру его пепел.

За этой казнью не последовало смены режима, как после изгнания Медичи. Государственные учреждения остались коллегиальными, исполнительная власть принадлежала шести приорам Синьории, представителям самых главных цехов, их председателю — гонфалоньеру справедливости — и десяти членам Комиссии свободы и мира. Дела, касавшиеся регламентации общественной жизни, решались при участии Совета восьмидесяти. Законодательная власть принадлежала Большому совету, из членов которого старше сорока лет и избирался Совет восьмидесяти. Большой совет состоял из тысячи членов, избранных по жребию из числа граждан, достигших двадцати девяти лет, чьи родители когда-либо занимали государственные должности.

Форма правления не изменилась, но в правительстве прошли чистки. Они не обошли стороной ни один эшелон власти — от «принимающих решения» до самого последнего исполнителя. Не пощадили даже секретарей, самой постоянной части правительства, которые обычно оставались в своих кабинетах гораздо дольше, чем прочие магистраты, поскольку состав Синьории, и в частности Совет десяти, сменялся раз в два месяца или раз в полгода.

В правительстве образовались вакансии. Это был шанс для Никколо Макиавелли. Спустя пять дней после казни Савонаролы на площади перед Палаццо Веккьо он переступил порог Segreteria — дворцовой Канцелярии, которая после недавней реконструкции огромного зала Большого совета, проведенной под руководством архитектора Симоне дель Кронака, располагалась теперь на антресолях.

Кого-то может удивить то, что на важный пост секретаря, ответственного за переписку Республики, был назначен молодой человек. Но недоумевать по этому поводу — значит не учитывать, что в эпоху, когда князьями Церкви и государями становились дети, двадцать девять лет Никколо Макиавелли не могли стать препятствием; к тому же это был возраст, начиная с которого гражданин имел право участвовать в принятии законов Республики. Правда, у Макиавелли не было ни титула, ни знатности, однако у его отца были большие связи: он был близким другом Бартоломео Скала, который со времен Лоренцо Медичи и до самой своей смерти занимал должность начальника Первой канцелярии — канцелярии иностранных дел. Его сменил Марчелло Адриани, университетский профессор и покровитель Никколо. Адриани оказался достаточно ловок, чтобы не попасться в сети, расставленные для тех, кто служил Савонароле. При его поддержке Никколо и выставил свою кандидатуру на пост во Второй канцелярии — канцелярии внутренних дел.