Течет река Лета

Подробности этой истории были на устах у всех. И мне выпало быть ее современником. Суть ее такова.

Один известный доныне гражданский певец и Иван Николаевич Суржиков однажды насмерть столкнулись в концертном зале «Октябрь».

Гражданский певец был тогда воплощенной грозою: все боялись, но и уважали его. Впрочем, я никогда не встречал людей, которые бы его искренне любили. Возможно, меня с ними не еще сводила судьба.

Суржикова как раз любили все, как любят в России теноров — душевных и сладкоголосых. Он выходил на сцену в белом сюртуке с молодцевато поднятым воротником и галифе, заправленными в белые же сапожки. Иван был доступен и прост.

Гражданский певец был неприступен и мужествен, хотя и уделял своей особенной прическе не меньше времени, чем Иван Николаевич щеголеватым сапожкам.

Появление гражданского певца на любом концерте в те годы обыкновенно предупреждал музыкант оркестра, который тут же устремлялся к конферансье, шептал ему что-то на ухо, и ближнее закулисье сразу догадывалось о том, что Певец на подходе и концерт остановится минут на сорок, пока тот не споет все свои песни. Надо ли добавлять, что проход на сцену в мгновение ока оказывался свободным?

Народный певец, напротив, был тише воды, ниже травы и иногда только, распеваясь за кулисами, немножко визгливо брал верхние ноты, громко сплевывал и запивал отзвучавший пассаж обыкновенной водою.

В день, когда Иван Николаевич поссорился с И… (впрочем, довольно будет сейчас сказать — с коллегою), первый стоял в преддверии сцены, только что сплюнув последнюю ноту своей рулады, и вот-вот должен был выйти к зрителям. Конферансье уже перечислял его почетные звания и военные награды, как за кулисами вдруг лопнуло грозовое облачко, обернувшись гонцом от гражданского Певца. Гонец замахал руками конферансье, и тот молниеносно превратил свой пригласительный жест в обреченный: развел руки и объявил публике, что ее ждет встреча не с Просто Народным, а с Гражданским, и оттого еще Более Народным певцом. Рассказывали, что тут же, у порога сцены, Суржиков успел сказать своему обидчику все, что в эту минуту подумал о нем. Возможно, что слово «жид» даже и прозвучало.

Собравшееся вскоре Партийное бюро чуть не лишило или наверняка лишило Ивана Николаевича партийного статуса. Редакторы больших концертов, не решались сводить на одной площадке рассорившихся певцов и все чаще делали выбор в пользу певца гражданского.

Суржиков стал чахнуть на глазах.

Говорят, что когда о Иване Николаевиче хватились делать фильм, записи на Центральном телевидении, странным образом оказались размагничены. Память об артисте, как и пленки, осталась стертой.

Вероника Александровна, о которой я уже писал в своих записках, ушла из жизни, тоже буквально не оставив ничего из себя: она заживо сгорела в своей квартире. Младшую ее дочку, Лизочку, когда-то часто связывали с Андреем Никишиным общей молвой. Но тут уж я свидетель: поводов для этого не было.

Может быть, отчасти похожа на правду другая байка. Что Андрей всякий раз позволял выступить в концерте любому члену суржиковского семейства, — даже когда заказчики просили одного только Ивана Николаевича, — будучи просто не в силах противостоять напору Вероники Александровны, внезапно появлявшейся на служебном входе вместе со своими прелестными дочками, и, конечно, закрывал глаза, когда они по очереди заполняли рапортичку.

В мировой сети я нашел некролог из «Независимой газеты» за 2000 год:

Сейчас, по прошествии времени, удивительной представляется еще одна информация в Сети, цитата из эстрадной энциклопедии:

Видно, что недаром Иван Николаевич будучи мальчишкой воевал с фашистами — чтобы на склоне лет, представляя победившую страну, приехать в побежденную страну и исполнять там ямщицкие песни совсем не в образе победителя.

Котельники (2)

7 октября 2007 года

Ян резко похудел. До начала концерта не показывался из гримерки. Потом весь вечер провел на сцене, находя для своих гостей слова, которые ему важно было сказать именно в этот раз — словно примиряясь со всеми, и при этом все равно не упуская случая затеять перепалку в своем фирменном стиле, перебивая и наступая на каждого следующего гостя все слабее, говоря все глуше и глуше.

История с Суржиковым бледной копией повторилась позавчера, в отсутствие Ивана Николаевича, уже со мной — спустя столько лет в каком-то вялом и не задевшем меня виде. Гражданский певец, все эти годы не сдававший позиций, за исключением того страшного года, который мог сделаться для него роковым, был и на этот раз среди тех, кто выстроился к юбиляру с букетами. Он, как всегда, нарушил очередь, и вышел на сцену вслед за Лионом Измайловым, за которым в программке значился я. Валечка Апостолова, вечный помреж в Театре эстрады, предложила по громкой связи, чтобы я потерпел, и даже шутила, несмотря на широкую трансляцию во всех гримерках: «Фимочка, я знаю, вы подождёте. Вы — добрый».

Мне было некуда спешить. Наташа Жеромская, администратор Карцева, попросила подбросить своего артиста до метро, потому что тот оставил машину где-то в Кузьминках. Мы с Толиком решили, что никаким метро он не поедет — мы доставим его до самых Кузьминок.

Гражданский певец застрял на сцене на недобрых полчаса, исполнив целый блок еврейских песен и, кажется, нарочно испытывая терпение актеров и зрителей, настроившихся на веселый, живой концерт. Впрочем, в легкой атмосфере капустника этот затянувшийся аттракцион тоже прошел с успехом; я зашел поглубже в карман сцены, чтобы избежать прямой встречи с откланявшимся певцом и выбрался оттуда, только когда Ян после грустного номера про «Сон о казни артиста» пригласил меня на сцену.

У Яна хватило сил, чтобы опять устроить перебранку. Он не дал мне сказать ни слова. Сразу отчитал меня за букет, с которого предательски упало несколько листочков. Я, защищаясь, рассказал про свой недавний диалог с ним по телефону.

— Он мне сказал: Фимка, делай на концерте что хочешь. Я представлю тебя, уйду, не буду мешать. А ты мне дорогой подарок принесешь?

— Я выйду на сцену с цветами.