Севастопольский бронепоезд

Яков Иванович не молод. Одет в черную шинель и черную кубанку с алым околышем — говорят, они у него еще с гражданской войны в сундуке хранились.

— Подсаживайтесь поближе, чертяки полосатые. — Так полковник шутливо величал всех моряков за их полосатые тельняшки. — Узнаете? — он разложил на столе большой лист бумаги.

Мы увидели перед собой схему позиций 412-й батареи. Сердца наши учащенно забились.

— Здесь, — полковник ткнул карандашом, — немцы установили дальнобойную пушку. Она теперь вовсю лупит по порту, по нашим кораблям. Так вот, вам поручается ее уничтожить. Сразу предупреждаю: задача ответственная и опасная. Малейшая оплошность — и все полетит вверх тормашками. Сами погибнете и дело провалите.

Мозжухин что-то хотел сказать, но Яков Иванович остановил его:

— Не торопись. Сначала обдумайте все хорошенько. Вам это дело поручается потому, что хорошо знаете местность. Но если чувствуете, что не потянете, говорите прямо.

Умолк командир. Я живо представил себе поселок Чебанку, совхоз, батарею. Воскресли в памяти лица друзей, сброшенных фашистами в глубокий колодец…

— А что тут думать? — вскочил Саша. — Согласны мы!

Я поддержал его:

— Мы пойдем — решено. Вопрос только, как лучше справиться с задачей.

— Это ты прав. Хорошенько обмозговать надо, — согласился Осипов. — Я тут наметил кое-что, давайте посоветуемся.

Командир полка, не торопясь, пояснил, что противник считает Чебанку своим глубоким тылом. Немцы располагаются в уцелевших зданиях. Румыны — в сараях подсобного хозяйства. Расчет пушки обосновался в старом караульном помещении. Возле орудия постоянно находится часовой. Подступы с моря охраняются в двух местах — у Дофиновки и у командного пункта батареи. Возле совхоза фашисты не выставляют охрану — берег там крутой, высадиться не так-то просто.

— Этим мы и воспользуемся, — сказал полковник. — Вы на катере подойдете к обрыву. Если увидите наверху две копны сена, значит, путь безопасен. Там вас встретит девушка и покажет, как незаметно пробраться к пушке. Ну, ни пуха, ни пера! — пожелал на прощанье Яков Иванович и по-отцовски обнял нас. — Только не горячись, Александров, береги себя и людей.

Кроме Саши Мозжухина, в нашей группе краснофлотцы Балабанов и Лайко. В Лузановке встретимся с мотористом катера.

Отдыхали мы в землянке связистов. В назначенный час нас разбудили, усадили на «газик». Путь показался долгим-долгим. Ехали с выключенными фарами, по сплошным ухабам. Наконец, еще раз подпрыгнув, машина остановилась у полуразрушенного дома.

Перед нами, как из-под земли, вырос моряк.

— Встречай, дежурный, Осиповны приехали, — сказал ему шофер.

Моряк повел нас к причалу. Здесь нас ожидал моторист — невысокий, но, как почувствовалось по рукопожатию, сильный парень.

— Николай Соломахин, — отрекомендовался он.

— Тезки, значит? Ну как, не подведет нас твоя амфибия?

— Ни в коем случае, товарищ командир! Все проверено до винтика. К тому же и весла наготове.

— Берег хорошо знаешь?

— Каждый камень!

В темноте не разглядеть было лица парня, но он мне понравился с первых слов. Моторист помог нам спуститься в маленький катер, покачивавшийся у причала. Проверили свое оружие, взрывчатку, запалы, шнур. Ровно в полночь отошли в море. Подпрыгивая на волнах, катер набрал скорость.

— Как думаешь, не услышат нас? — спрашиваю моториста.

— Ни в коем случае, — отвечает он своей излюбленной фразой. — Сами посудите: ветер дует с берега — раз, прибой шумит — два, а глушитель мой собственного изобретения — три… Так что свободно пройдем.

Не моторист, а клад. Слева по борту над берегом взметнулась гирлянда осветительных ракет. Донеслось татаканье пулеметов, и снова наступила тишина.

— Линию фронта перешли, — отметил Балабанов. Теперь мы идем вдоль побережья, занятого врагом.

Кромешная тьма. Как бы нам не проскочить совхоз «Котовский».

— По-моему, где-то здесь, — сказал Соломахин и, сбавив обороты, повернул катер.

Приказываю выключить мотор и подойти к берегу на веслах. Все ближе и громче рокот прибоя. Вот он уже грохочет вокруг нас. Катер подхватывает волна и опускает на что-то мягкое. Сидевший на носу Саша Мозжухин спрыгнул в воду и потянул суденышко к берегу. Балабанов не успел убрать весло, и оно, попав между камней, сломалось. Звук показался оглушительным, как удар грома. Все невольно пригнулись. Парень начал было оправдываться. На него шикнули:

— Тихо!

Прислушались. Все спокойно. На обрыве на фоне темного неба чернеют две копны.

Порядок! Саша разыскал крутую тропинку. Карабкаемся по ней. У ближней копны шевельнулась тень. Саша шепнул пароль:

— Волна.

— Прибой, — тихо ответил тонкий девичий голос.

В моей ладони очутилась маленькая, почти детская рука. Несмотря на темноту, я узнал старую знакомую — Веру Прудченко. Когда мы служили на 412-й батарее, она работала в совхозе. Девушка рано лишилась матери. Отец — неисправимый алкоголик, пропивал весь заработок. Двое младших братишек были на попечении Веры. Батарейцы жалели девушку, помогали ей, чем могли. В знак благодарности она стирала нам белые форменки и рабочую одежду.

— Как живешь, Вера? — спросил я.

Девушка ответила, что румыны ее не тронули, наняли уборщицей в столовую. Она с малышами ютится все в том же совхозном домике. Заметив, что мы оглядываемся по сторонам, Вера успокоила:

— Не бойтесь, никого нет. Вчера понаехало много румын. Видно, новенькие, еще не воевали: мундиры с иголочки. Вечером затеяли пьянку, привезли размалеванных девиц, допоздна горланили песни, а сейчас дрыхнут без задних ног.

Она рассказала, где находятся румыны и немцы, где стоят их посты. От всей души благодарю девушку и велю ей идти домой.

Мы с ребятами принимаемся за работу. Переносим взрывчатку в старый окоп поблизости от батареи. Охранять ее остается Балабанов. Лайко с ручным пулеметом залег у обрыва. Мозжухин ушел в разведку. Вернулся минут через сорок. Доложил, что перерезал телефонные провода. И еще новость: оказывается, на развилке дорог, у караульного помещения немцы тоже выставили часового. Это усложняет дело. Ведь мы считали, что охраняется только пушка. Придется снимать двух.

Крадемся к караульному помещению. Часовой дремлет, прислонившись к стене. Удар — и он на земле. Не пикнул. Ловок наш Саша! Ползем к пушке. Часовой расхаживает взад и вперед, мурлычет себе под нос. И его прикончили без шума. Быстро минируем пушку. Саша наблюдает за дорогой.

Протягиваю шнур. Руки дрожат. В висках стучит кровь. Быстрее, быстрее. Спички ломаются. Наконец шнур зашипел.

— Бежим!..

Тропинка ведет мимо потерны. На секунду задерживаем бег, вглядываемся в черную пропасть. Там, на дне, лежат наши товарищи. Сдергиваю с головы бескозырку. Хороший салют дадим сейчас в вашу честь, братишки!..

Бежим дальше. Прячемся за грудой камней. А взрыва все нет. Неужели что-нибудь стряслось? Хочу вернуться, проверить. Но тут все озарилось. Горячая волна бьет в лицо, в грудь. Мы слепнем и глохнем. На плечи сыплются осколки камней. Теперь скорее к берегу. За спиной не стихает гром. Уже над обрывом оглядываюсь. Там, где стояла пушка, вздымаются клубы огня и багрового дыма. Это рвутся снаряды. А в стороне, что за пламя? Горят караульное помещение, конюшня… Слышатся крики, стрельба. Над нами свистят пули. В небо взвиваются ракеты. Щупальца прожекторов обшаривают берег.

Обдирая ноги и руки, скатываемся с обрыва. Вот и катер.

— Все на месте? — спрашиваю Соломахина.

— Нет, Мозжухин пропал.

— Вот черт!

Снова лезем наверх. Забыв всякую осторожность, кричим:

— Саша! Мозжухин!

Вдали кто-то отозвался. Саша ли это? А стрельба приближается. Опять орем во всю мощь своих легких. И вдруг слышим голос Сашки:

— Это я, помогите!

Он запыхался, ловит ртом воздух. Подхватываем его под руки и кубарем катимся с обрыва.

На берегу уже рвутся мины. А Лайко все еще на круче. Бьет из пулемета длинными очередями по черным фигурам, вынырнувшим из-за пригорка.