Воронцовы. Их жизнь и общественная деятельность

Великий канцлер был приговорен к смерти, но эта кара была заменена ссылкою, во время которой враги (главнейший – князь Трубецкой), обвинившие его, изрядно попользовались имуществом опального, возвращенного из изгнания только при Екатерине II, за которую он пострадал. К чести Михаила Илларионовича, он не принимал участия в действиях комиссии, судившей знаменитого министра, и не был в стае людей, с жадностью набросившихся на имения и прочее имущество старика.

Апраксин, во время заседания допрашивавшего его трибунала, при неосторожном возгласе одного из членов последнего, принятом обвиняемым за намек на пытку, умер, пораженный апоплексическим ударом.

С удалением Бестужева главное заведывание государственными делами перешло к Михаилу Илларионовичу, к которому императрица все более и более чувствовала расположение. В качестве патриота, сконфуженного эпизодом с Апраксиным, он еще прежде умолял генерала Фермера, заменившего обвиненного военачальника в командовании армией “употребить искусство и оставленные города в Пруссии обратно взять, тем ее величеству и отечеству нашему бессмертную славу и честь доставить, а для своей персоны заслужить вечную благодарность и двор наш оправдать от продолжающихся в Европе нескладных мнений о храбрости и руководстве нашей армии...” Дальнейшие заботы М. И. Воронцова были также направлены к торжеству русских над Фридрихом II, что и кончилось, как известно, разгромом Пруссии.

В 1758 году, 23 октября, Михаил Илларионович был назначен великим канцлером, – и эту весть объявила Воронцову сама императрица, приехав к нему в гости.

Хотя канцлер порой чувствовал себя серьезно больным, что и при Елизавете заставляло его просить отпусков и даже отставки, но он по-прежнему усердно занимался делами, посвящая в них также своих племянников – графов (графское достоинство было пожаловано обоим братьям канцлера) Семена и Александра Романовичей, которые, бывая постоянно у дяди, встречая там посланников всех держав и постепенно вникая в ход европейских дел, стояли au courant [3]. всех тогдашних политических событий. Эти Воронцовы уже в раннем возрасте проявляли развившуюся при благоприятной обстановке необычайную любознательность.

Звание великого канцлера – первой “персоны” в государстве – было слишком заманчиво, чтоб им не мог воспользоваться даже скромный и бескорыстный Михаил Илларионович для поправления своих делишек и для того, чтобы “порадеть родному человечку”. Это, впрочем, делалось им в скромных размерах и в приличной форме, так что отнюдь не изменяет прежней аттестации о его бескорыстии.

А денежные дела великого канцлера были по-прежнему плохи и ставили его нередко в неудобное положение. Еще ранее канцлерства какой-то досужий “газетир” утрехтский сообщал о Воронцове, что “ему за усердное тушение пожара дворца в Москве, где, с гренадерами смешавшись, жизнь свою экспонировал, пожаловано 25 каре в Лифляндии с 25 тысячами рублей ежегодного дохода”. Такой странный слух за границею об источниках его доходов очень оскорбил Воронцова, и он писал графу Головкину об истребовании от “газетира” объяснений, откуда тот почерпнул это известие о способностях Михаила Илларионовича по пожарной части.

Как известно, положение тогдашнего могущественного вельможи весьма благоприятствовало извлечению больших личных выгод путем получения разных монополий, откупов и подрядов от казны. Известно, что даже “великолепный князь Тавриды” не гнушался монопольною продажею водки и торговал стеклянными изделиями. Это, разумеется, являлось благовидным предлогом для выуживания разными способами казенных денег, потому что монополии и откупа были весьма разорительны для государства в руках могущественных сановников, за невозможностью наказать их и потребовать от них строгого отчета.

И за Михаилом Илларионовичем есть такой же грех, но, конечно, в более мягких формах. Желание поправить свои дела заставило и его пуститься в торговые спекуляции под крылом монополии. Он, будучи канцлером, в 1759 году выхлопотал с генерал-прокурором Глебовым привилегию на исключительный отпуск из портов Архангельского и Онежского льняного семени; к участию в этом деле канцлер приглашал и Кирилла Разумовского, обещая ему богатые “прибытки”. Но и тут не повезло Воронцову: его ожидания на выгоду от предприятия не оправдались и он не поправил своих дел...

Что же касается до помощи родным, то, будучи канцлером, Михаил Илларионович еще больше заботился о них, чем прежде. Мы уже говорили, что княгиня Дашкова до своего замужества жила у дяди; вместе с дочерью последнего они пользовались уроками у одних и тех же учителей, жили в одних комнатах и одевались одинаково, хотя никогда близко не сходились характерами и привычками. Впоследствии и сам канцлер недолюбливал Дашкову, находя, что у нее нрав “развращенный и тщеславный” и только “мнимые разум и наука”. Но этот дядин приговор смягчался указанием на заслуги племянницы, имевшей большое участие в восшествии на престол Екатерины II, в чем “ее должно весьма прославлять и почитать”. Вообще, отметим при этом, что почти все Воронцовы, включая и отца княгини Дашковой, очень не любили Екатерину Романовну и справедливо обвиняли ее в некоторых предосудительных поступках.

С другою племянницею – Елизаветою, жившею на половине великой княгини, – у канцлера было тоже горе. Дядя пытался выдать ее замуж, но этого сделать не удалось. Вообще говоря, положение Михаила Илларионовича в отношении к “малому” двору (то есть к чете наследника престола) было странное. Сестры Елизавета и Екатерина, его племянницы, являлись антагонистками: интересы первой связывались с успехами Петра III, а другая, ненавидя Елизавету за ее “фортуну” и желая устроить свою собственную, стала страстным и энергическим бойцом за права великой княгини. Но следует сказать, что Михаил Илларионович в отношении к “малому” двору держал себя в высшей степени тактично, хотя мог бы, как это делали другие временщики, вести себя с большим гонором; напротив, он всегда действовал мягко и старался улаживать возникавшие недоразумения между императрицею и великокняжескою четою. Может быть, этому тактичному поведению в дворцовом деле Михаил Илларионович обязан тем, что и в последовавшие два царствования он все-таки играл известную роль, и Екатерина II к нему относилась милостиво.

Племянника Александра Романовича канцлер, при посредстве французского посланника Лопиталя, сначала поместил в школу “chevaux legers” [4], в Версале. По возвращении оттуда 20-летний Воронцов был сначала определен в Вену поверенным в делах, а затем – полномочным послом в Голландию и наконец, в 1762 году, этот юноша, которому едва только исполнился 21 год, был уже полномочным русским посланником при могущественной европейской державе – Англии!

Вся родня канцлера Воронцова, конечно при энергическом посредстве его самого, была облагодетельствована покровительствовавшею этой фамилии государынею. Брат канцлера Роман был генералом и сенатором, а Иван Илларионович (предок нынешних графов Воронцовых-Дашковых) – президентом вотчинной коллегии. Но дни императрицы Елизаветы, пролившей столько благодеяний на Воронцовых и царствование которой являлось кульминационным временем их могущества, были сочтены: она скончалась 25 декабря 1761 года. Смерть ее, конечно, была сильным ударом для Воронцовых, потерявших в ней свою добрую фею. Память о благодетельнице-государыне у всех знавших ее представителей этой семьи была окружена священным ореолом. Это поклонение покойной проявлялось даже в мелочах: например, на связках писем усопшей государыни, писанных к Михаилу Илларионовичу, рукою последнего изображено: “Письма дражайшиz руки Е. И. В.”. Эта короткая надпись говорит о многом, и, вероятно, не одна слеза верного раба и слуги упала на эти пожелтевшие от времени связки!

Воцарился Петр III, и благодаря его благоволению к Елизавете Воронцовой положение семьи последних пока не ухудшалось; напротив, Роман Илларионович, участник забав государя, быстро пошел в гору, получив чины, ордена и богатства.