Записки контрразведчика. (Взгляд изнутри)

— Чья сводка о танке? — спросил он капитана.

— Авиационного разведывательного корректировщика, товарищ полковник!

— Проверить! Возьмите лейтенанта, солдата из службы охраны и проверьте лично, на передовой.

Вечером того же дня капитан, я (мне вернули только погоны и ремень) и сержант с автоматом двинулись по уже пройденному мною маршруту к передовой. Прибыв в расположение знакомой стрелковой роты, переговорив с командиром и его бойцами, капитан из "СМЕРША" понял свою ошибку. Но мои обвинения, видимо, здорово задели его самолюбие. Он все-таки решил проползти ночью по наспех расчищенному от мин коридору на нейтральную полосу и лично в бинокль рассмотреть танк.

Поползли вместе. Перед этим кто-то предложил привязать к ноге каждого крепкую альпинистскую верёвку, чтобы с её помощью, если потребуется, быстро затянуть капитана и меня обратно в траншею. Так и сделали.

Несмотря на сумрачный рассвет, в бинокль хорошо было видно вывалившееся днище танка, стоявшие вкось катки машины, порванные гусеницы. Надо было возвращаться. Капитан дернул свою веревку, его тут же поволокли в траншею. Дернул веревку и я. Широкий кирзовый сапог соскочил с ноги и уехал вслед за капитаном.

"Эх, семи смертям не бывать, а одной не миновать",— подумал я и, размотав мешавшую теперь портянку, бросился бежать к своим. Выстрелов не слышал.

На обратном пути капитан пытался со мной помириться, установить товарищеский контакт, но после перенесенной обиды я отмалчивался или отвечал односложно.

К чести капитана в присутствии полковника и всех, кто слышал о нашей первоначальной беседе, он извинился передо мной, сказав, что был не прав, преждевременно обвинив меня в трусости и преступлении. Я попросил его позвонить в батальон и сообщить о благополучном исходе дела. Дружеское и теплое отношение к тебе товарищей по оружию среди фронтовиков всегда было дорого.

Вернули парабеллум и наган. Вдруг у меня возникла озорная мысль,

— Товарищ полковник, есть у меня трофейная вещица, которую хотелось бы подарить Вам за объективность,— сказал я.— Капитан при аресте не взял её у меня, почему — не знаю.— С этими словами я достал из верхнего кармана гимнастерки дамский вальтер, положил его на стол перед полковником и попросил разрешения отбыть в свой батальон.

В расположении части меня ждал командир батальона майор Пименов. Он участвовал в боях на Халхин-Голе, воевал в финскую, с начала Великой Отечественной почти безвылазно находился на фронте. У него было несколько боевых наград, а за последний танковый рейд по тылам противника его представили к званию Героя Советского Союза. Танкисты его любили и уважали, ну а для меня он был просто кумиром.

В землянке комбата я увидел по-царски накрытый стол: американская ветчина, тушенка, сало, нарезанное тонкими ломтиками. Посреди этого изобилия красовалась настоящая довоенная бутылка хлебной водки. Теперь уже от теплых чувств, от пережитого у меня глаза снова покраснели.

— Ну, будет, будет! Чего нюни пускаешь и обижаешься? Реляцию завернули, да бог с ней! На твоем месте радоваться надо. Война кончается, а ты живой, даже контрразведка не посадила. Ведь вот как тебе повезло!

На всю жизнь запомнил я эти слова комбата. Вспоминал их, когда хоронили Пименова, погибшего в самом последнем бою, вспомнил и в 35-летие победы над фашистами, когда на сборе ветеранов-танкистов в Москве встретился с бывшим капитаном из "СМЕРШ". Он, пенсионер по инвалидности, получил три тяжелых пулевых ранения при захвате выброшенной в советский тыл вражеской шпионско-диверсионной группы. При встрече мы расцеловались.

С той военной поры, на собственном опыте, я твердо усвоил необходимость объективной перепроверки данных, полученных агентурным путем.

КОНТРРАЗВЕДКА

Впервые с делами на шпионаж я встретился в конце 40-х годов. После увольнения из армии с должности командира танковой роты я был принят в МГБ Узбекской ССР. Начал работать в службе наружного наблюдения. После недельной учебы и стажировки мы с напарником, который обучал меня, получили задание вести наблюдение за иностранной гражданкой под кличкой Кнопка.

В это время в Узбекистан прибыла так называемая Демократическая Армия Греции (ДАГ), которая после тяжелейших боев с монархо-фашистскими войсками в горных районах Граммо и Вице вынуждена была эмигрировать основной частью в СССР, а остальной — в Болгарию, Румынию и Югославию.

Значительное количество левых экстремистов, троцкистов, социал-демократов западного толка, наконец, просто отъявленных проходимцев и обычных плутократов создавали весьма сложную обстановку среди греческих политэмигрантов. Имелись оперативные данные о том, что в этой среде были агенты иностранных разведок.

По ряду признаков появление вышеуказанной Кнопки в Ташкенте расценивалось как попытка противника выяснить размещение полков ДАГ в Узбекистане и возможность выполнения ею роли связника с кем-либо из агентов противника, затаившегося в ДАГ.

Задание для наружного наблюдения было такое: не упустить, зафиксировать места, посещения, установить личность тех, с кем Кнопка общалась. Естественно, сделать все следовало конспиративно и, как говорится, не засветиться. Легко сказать, но выполнить это задание в условиях пригорода Ташкента мне, тогда еще зеленому работнику, было весьма непросто.

Кнопка жила в районе Куйлюка, куда от вокзала ходил 5-й номер трамвая по одноколейному пути. Только на трамвайных остановках были разъезды для встречных вагонов. Поэтому 5-й всегда ходил переполненным, люди висели даже на подножках с обеих сторон вагонов.

Мы с напарником вышли на задание после обеда, приняли у товарищей "объект", как говорят, в движении. Минут через пятнадцать наша Кнопка в зале ожидания вокзала, "дала связь", то есть заговорила с неизвестным, одетым на западный манер мужчиной, который сидел на крайней к выходу скамье. Более опытный напарник, тут же решил установку личности "связи", как более сложную задачу, взять на себя.

Кнопка всем своим поведением давала понять, что собирается ехать домой. Мне предстояло ее сопроводить. Доведя ее до дома, я продолжал наблюдение за подъездом из-за укрытия, ожидая напарника. Прошло более двух часов, а он все не возвращался. Стали сгущаться сумерки. Я уже начал нервничать, крутить головой, надеясь увидеть его, и... прозевал выход из дома Кнопки. Увидел ее с молодой женщиной уже на подходе к трамвайной остановке, куда так некстати приближался трамвай. Первое, что вспомнилось мне,— "не упустить"! И я бросился со всех ног догонять трамвай. Кнопка и ее подруга стояли на задней площадке вагона и энергично подбадривали меня, освободив часть места рядом с собой. Ничего не оставалось, как запрыгнуть на площадку трамвая и поблагодарить их за поддержку. Как-то нужно было выходить из создавшегося положения, тем более — установить личность подруги Кнопки, с которой она ехала в город. После банальных любезностей выяснилось, что они едут в парк имени Горького на танцы. Тогда это было общепринято. Последовал вопрос, кто я и куда спешу. Чтобы не запутаться, представился демобилизованным из армии офицером (что соответствовало действительности), что подыскиваю себе работу на гражданке, а сейчас я по старой памяти — в Дом офицеров. С предложением поехать с ними я согласился, целый вечер протанцевал, угощал их мороженым, а затем проводил каждую до дому.

Как и следовало ожидать, моей вынужденной инициативы начальство не одобрило и после хорошей взбучки отстранило от работы по Кнопке.

Кстати, о работе наружного наблюдения в конце 40-х годов на периферии. Оперативных машин в те годы в нашей службе не было, портативных радиостанций — тоже. Фототехника камуфлировалась в чемоданчиках, портфелях, дамских сумках и была очень неудобна в обращении.

Для связи между собой пользовались специальным кодом, действовавшим на расстоянии зрительной видимости. Он немного напоминал разговор глухонемых.