Люди сороковых годов

Знакомство в Чисмене

Мы познакомились с Катуковым за два месяца до встречи в «пещере Лейхтвейса», когда его бригада еще не была гвардейской, а сам он еще не был генералом и носил в петлицах лишь четыре полковничьи «шпалы». Случилось это девятого ноября 1941 года в тихом подмосковном поселке с певучим именем Чисмена. Я подчеркиваю — в тихом поселке, ибо именно эта удивительная тишина поражала тогда больше всего людей, знавших, что передний край обороны проходит в семи-десяти километрах отсюда.

Поселок в густом лесу выглядел на редкость мирным. Над избами курились дымки. Ребятишки катались на лыжах. Девушки по вечерам сходились на посиделки. Но в самом воздухе было разлита какое-то гнетущее беспокойство; именно эта настороженная тишина действовала на нервы сильнее самой оглушительной канонады.

Штаб Катукова мы нашли в просторной крестьянской избе. В красном углу висели потемневшие от времени иконы. За печью стрекотала пишущая машинка. На столе была разложена большая карта. Вокруг карты — группа людей в кожаных пальто, среди них — полковник Катуков. Он и тогда был такой же, как сегодня, — спокойный, немного иронический, хорошо умеющий скрывать от посторонних то, что беспокоит его.

«По случаю прошедшего праздника» из-под охраны темнолицего Николая-угодника достается припрятанная в божнице заветная бутылка портвейна и — о, необычайная роскошь! — румяные большие яблоки — подарок из Алма-Аты.

— Рассказать чего-нибудь из божественного про волков?.. — В глазах полковника зажглись веселые искорки.

Командир бригады с любопытством разглядывал свалившихся неожиданно в Чисмену корреспондентов «Комсомольской правды»: уж больно пестро мы были одеты, — ни я, ни мой спутник, секретарь редакции Митя Черненко, не были официально аккредитованы при политуправлении и потому не получили военного обмундирования. Черненко щеголял в одеянии полярника, добытом в Главсевморпути, а я носил сапоги, благоразумно купленные у сапожника в первый день войны, выпрошенные у кого-то летние солдатские брюки и пилотку да некогда щегольскую короткую кожаную курточку, в каких когда-то возвращались добровольцы из Испании, добытую в комиссионном магазине, довольно экзотический наряд для фронта. Но Катукову, наверное, приходилось видеть на дорогах войны и не такое, и он вежливо погасил огоньки в своих глазах и сделал вид, что его ничто не удивляет.

Мы же, конфузясь и извиняясь, торопились завязать деловой разговор нам было понятно, что обстановка на фронте сложная и времени у командира бригады для бесед с журналистами мало. А потолковать хотелось о многом: 4-я танковая бригада только недавно пришла сюда с южного фланга обороны Москвы, где она в трудные октябрьские дни блестяще сражалась против танковой армии Гудериана, рвавшейся к Москве со стороны Орла.

То было, по правде сказать, отчаянное время: события, одно тревожнее другого, угнетали нас. Вот что я записал в своем дневнике шестого октября:

«Новые трагические обстоятельства. С утра все было как обычно: я корпел над макетами очередных газетных полос, Черненко вызвали в политуправление. Знакомые моряки, приехавшие с Севера, рассказывали разные разности. И вдруг быстрым шагом вошел, как всегда, подтянутый и стройный военный корреспондент Коля Маркевич, оторвал клочок бумаги от газеты и написал два слова: «Оставлен Орел». — «Ты что?» — «Точно…» Я все же не поверил, настолько это было неожиданно. Ведь по всем данным, Орел находился в глубоком тылу. Значительно западнее наши войска вели бои, сохраняя активность в своих руках. И вдруг…

К вечеру тревога усилилась. Явились промерзшие Федоров и Фишман — с Западного фронта. Обычно говорливые, на этот раз они были немы как рыбы. Следом прикатили Любимов и Чернышев: «Испортилась машина, надо ее чинить». — «Что происходит, ребята?» — «Сейчас некогда, вызывает редактор…» И вот наконец полная горькая ясность: гитлеровцы развернули новое наступление огромной силы.

Еще раньше, чем развернулось немецкое наступление ня Западном фронте, танковые войска, входящие во 2-ю танковую армию Гудериана, прорвались на Брянском фронте, вышли к Орлу, заняли его и повернули на север. Говорят, что Брянск сегодня пал.

Конечно, дороги к Москве отнюдь не стелются скатертью перед гитлеровцами. Путь им преградят резервные армии. Но это не снижает серьезность создавшегося положения. Одно радует: Ленинград по-прежнему стоит как скала, хотя положение в городе архитрудное».

Вот в эти тревожные дни мы и узнали впервые имена будущих гвардейцев-танкистов: Катукова, Гусева, Бурды, Молчанова, Лавриненко, Любушкина и других, — они замелькали в военных сводках, поступавших с южного участка, где в это время вырисовывался самый опасный прорыв — танки Гудериана рвались к Москве, стремясь развить достигнутый успех. Сводки были нарочито расплывчатыми и туманными, о многом, естественно, нельзя было говорить вслух по соображениям военной тайны. Ясно было одно: с нашей стороны вступила в действие новая танковая часть, вооруженная мощными боевыми машинами и действующая успешно. Она не только обороняется, она контратакует на подступах к Орлу.

И лишь много лет спустя, прочитав интересные мемуары генерала армии дважды Героя Советского Союза Д. Лелюшенко, я узнал во всех деталях, как развертывались события, окутанные в то время покровом строжайшей военной тайны.

До этого Лелюшенко, назначенный заместителем начальника Главного бронетанкового управления, был занят ускоренным формированием двадцати двух новых танковых бригад — танкисты, уже прошедшие суровую боевую выучку в первые месяцы войны, получали на вооружение новые, совершенные боевые машины Т-34 и КВ.

Правда, их было еще маловато… [7]

Вдруг поздно вечером 1 октября Лелюшенко вызвали в Кремль — в Ставку Верховного Главнокомандующего.

— Вы много раз просились на фронт. Сейчас есть возможность удовлетворить вашу просьбу.

— Буду рад.

— Ну и хорошо. Срочно сдавайте управление и принимайте Первый Особый гвардейский стрелковый корпус. Правда, корпуса еще нет, но вы его сформируете в самый кратчайший срок. Вам ставится задача: остановить танковую группировку противника, прорвавшую Брянский фронт и наступающую на Орел. Кажется, ее возглавляет Гудериан. Все остальное уточните у Шапошникова…

Для усиления Особого корпуса ему придавались 5-й воздушно-десантный корпус, три гвардейских минометных дивизиона, Тульское артиллерийское училище и 6-я авиационная группа. Наконец, для ведения разведки в распоряжение Лелюшенко был передан 36-й отдельный мотоциклетный полк.

Все это обнадеживало. Однако начальник Генерального штаба Б. М. Шапошников дал Лелюшенко разъяснения, которые не могли не встревожить этого боевого генерала. Во-первых, стало ясно, что под Орлом складывается поистине грозная обстановка, и ему было приказано сформировать корпус в течение четырех-пяти дней. Во-вторых, выяснилось, что собрать в единый кулак передаваемые ему войска будет не так просто: две гвардейские стрелковые дивизии должны были прийти с Ленинградского фронта, 11-я танковая бригада стояла в 150 километрах от Москвы, 5-й воздушно-десантный корпус находился в 300 километрах от намеченного для него пункта сосредоточения, 41-я кавалерийская дивизия тоже была довольно далеко. Ближе всех находилась 4-я танковая бригада полковника Катукова — она уже прибыла в Кубинку под Москвой.

Ночью Лелюшенко снова вызвали в Ставку: обстановка ухудшилась еще больше, Гудериан подходил к Орлу, и генералу теперь было приказано сформировать свой корпус уже не за четыре-пять дней, а за день-два, а пока что ему надлежало немедленно самому выехать в Орел и там на месте разобраться в обстановке. Единственной реальной воинской силой, какую он мог получить в свое распоряжение немедленно, были 36-й отдельный мотоциклетный полк майора Танасчишина с одним-единственным танком Т-34, находившийся в Москве, да Тульское артиллерийское училище, располагавшее учебными 152-миллиметровыми гаубицами, 76- и 45-миллиметровыми пушками. Остальные воинские части двигались эшелонами со всех концов, но могли прибыть в распоряжение командира Особого корпуса лишь позднее.