Крылья победы

Один из них, Константин Иванович Большаков, молодой, всегда хорошо одетый, располагавший к себе, по своим взглядам был убежденным большевиком. Другой, Александр Иванович Цыганков, лет пятидесяти, полный, с пышными скобелевскими усами и стрижкой бобриком, обычно в мундире без погон и лакированных сапогах, до поступления в контору служил в полиции. Он абсолютно ничего не делал, хотя и числился продавцом: ходил по залу, заложив руки за спину, или сидел в кресле и дремал. Думаю, что хозяин держал его, как говорится, на всякий случай, до "лучших" времен. В наступлении этих времен никто не сомневался. Главным занятием Цыганкова были ожесточенные политические споры с Большаковым.

Эти споры, невольным свидетелем которых я был, оказались для меня отличной школой. Власть еще находилась в руках Временного правительства. Было объявлено о созыве Учредительного собрания. Все партии развернули широкую агитационную кампанию, стремясь привлечь будущих избирателей. Для меня, выросшего в деревне, свержение самодержавия было событием, никак не укладывавшимся в голове. А тут Большаков называл свергнутого царя Николаем Кровавым, и, по его словам, выходило, что нужно передать власть в руки трудящихся, заводы и банки сделать собственностью государства, землю отдать крестьянам, прекратить войну, заключить долгожданный мир.

С разинутым ртом наблюдал я баталии в конторе. И вскоре стал горячим сторонником Большакова, потому что все, о чем он говорил - об угнетении народа, о его нужде и бесправии,- наша семья испытывала на себе. Я не мог, да и не пытался вступать в споры. Но если бы дошло до рукопашной, вряд ли удержался от участия в свалке, понятно, на чьей стороне.

Когда у монархиста не хватало аргументов, он начинал кричать:

- Скоро мы вас, большевиков, перевешаем на фонарных столбах.

Константин отвечал:

- А мы сожалеем, что не всех вас, полицейских и монархистов, перестреляли в Февральскую революцию, но это при случае исправим!

Таких и подобных перепалок мне довелось услышать много. Старался бывать на митингах, в которых не было недостатка. Поскольку мы жили в деревне и я ездил ежедневно поездом на работу в Москву - не менее часа в один конец,- чего только я ни слышал, время проходило незаметно: это были сплошные митинги без председателя. Никто не оглядывался по сторонам, никто никого не стеснялся. В Москве насчитывалось тогда примерно 220 тысяч рабочих, из них половина была связана с деревней. Большевистски настроенные рабочие говорили, что от Временного правительства ничего хорошего ждать не приходится. Конца войне не видно, разговоры о свободе туманны.

События в Москве между тем нарастали. Осень 1917 года принесла коренные перемены. 25 октября (по старому стилю) произошло вооруженное восстание в Петрограде. В этот день я, как обычно, ехал на работу. Так же спешил на Покровку и, только миновав Мясницкую улицу и Фуркасовский переулок, услышал выстрелы. Прибежал к конторе.

Контора в этот день не открывалась. Никто на работу не вышел. Простояв около двух часов у закрытой двери, я стал осторожно пробираться к Курскому вокзалу.

Домой приехал раньше обычного, чему мать очень удивилась. Объяснил, что в Москве стрельба и контора закрыта.

Возвратившийся вечером с завода отец сказал, что в Петрограде произошло восстание рабочих, власть взяли большевики, а Временное правительство низложено. В Москве организуются красногвардейские отряды из рабочих.

В последующие дни меня в Москву не пускали. Отец ездил на завод один. Рабочие каждый день митинговали. Шли переговоры с эсерами, меньшевиками, командующим войсками Московского округа, представителями городской думы. Бои начались 27 октября. На Казанском вокзале рабочие обнаружили вагоны с огромным количеством винтовок. Это очень помогло восставшим.

Помощь рабочей Москве шла из Шуи, Владимира, Ярославля, Мценска, Гжатска и других городов. Оттуда прибывали отряды рабочих и солдат. Все это имело очень большое значение для победы революции в Москве. К вечеру 2 ноября завершилось окружение Кремля. К его штурму готовились отряды почти всех районов. Шли на него и рабочие завода Гакенталя.

3 ноября гарнизон Кремля капитулировал.

5 или 6 ноября я приехал в Москву. Контора оказалась открытой, но не было ни хозяина, ни его управителя, ни бывшего полицейского Цыганкова. Контора прекратила свое существование, и я устроился к кустарю в Марьиной роще, делавшему электроприборы, распределительные доски и предохранительные щитки. Выполнял разные подсобные работы, даже вертел огромное колесо, заменяя собой электромотор. Колесо через передачу приводило в действие токарный и сверлильный станки. Но вскоре и эта мастерская закрылась. Пришлось снова искать работу. Наконец взяли меня помощником электромонтера в бригаду, монтировавшую турбину, электродвигатель и электропроводку в одном из подмосковных имений, которое оборудовалось под дом отдыха ВЦИК. Однако работа эта оказалась временной.

В стране царили разруха, голод, безработица. Большинство заводов если и работало, то с очень малой нагрузкой.

Так минуло почти два года. Постоянной работы у меня не было. Зачастую приходилось с помощью матери собирать в доме кое-какие вещи и уезжать менять их на продукты. Помню, осенью 1919 года собрались мы с дядей, братом отца, рабочим-токарем Василием Матвеевичем поехать по деревням, может, повезет, поменяем свое тряпье на продукты. С Курского вокзала решили добираться до Тулы, а там пересесть на елецкий поезд и на одной из станций сойти - походить по деревням.

Сели мы в товарняк, точнее на крышу одного из товарных вагонов. Время было послеполуденное. У Подольска стал накрапывать дождик, к Серпухову подъехали совсем мокрые. Конечно, надо было обсушиться, но как потом сядем, как доберемся до Тулы? С крыши вагона не сошли, поехали дальше. Наступила ночь, стало подмерзать. На мне был пиджак из овчины, обшитый деревенским портным так называемой "чертовой кожей". Так он обледенел. Когда к рассвету подъехали к Туле, то совсем окоченели. Еле сошли с поезда. Погрелись кипятком и еще мокрые, отыскав елецкий поезд, забрались в тамбур одного из вагонов. Из этой поездки нам удалось привезти две с половиной буханки хлеба, неизвестно какой давности. Дядя после этого заболел воспалением легких, затем тифом и умер. Было ему всего 27 лет.