Солдаты милосердия

Всяческие неудобства, теснота, жизненные недостатки, сдружили людей — хозяев и квартирантов, — и у них все стало общим. В том числе радости и печали. Вместе провожали на фронт комсомольцев-добровольцев. Вместе горевали, когда почтальон кому-то приносил похоронку. Радовались каждому письму, пришедшему с передовой, или когда у кого-то из эвакуированных объявлялся потерявшийся в дороге член семьи.

Шли тревожные известия: «…оставили город…», «бомбили Москву…» Разговоры велись такие, будто фашистские самолеты могут прорваться и на Урал. В связи с этим, на всякий случай, на оконные стекла наклеивали полоски бумаги крест-накрест, чтобы уменьшить вибрацию от взрывной волны. Повсюду стали соблюдать тщательную светомаскировку. Поселок погрузился во мрак. Стало тихо и тоскливо.

Жильцы поочередно дежурили с наступлением темноты и до рассвета. Наблюдали, не мелькнет ли в чьих-то плохо замаскированных окнах огонек. Если замечали, сразу же предупреждали об этом.

Начались учебные воздушные тревоги. Медицинских работников перевели на казарменное положение, освободив для этого один из кабинетов медпункта.

Меня перевели на ставку медицинской сестры, хотя я еще не имела соответствующего образования. Сидела с врачами на приемах и аккуратно выполняла все, что полагалось, но постоянно думала: все равно уйду на фронт! Решение свое держала в тайне.

Шли практические занятия в госпитале. Учили ухаживать за ранеными в палатах, перевязывать, снимать и накладывать гипсовые повязки. Запомнился день, когда вся группа присутствовала на первой операции — ампутации нижней конечности.

Некоторые из девчат не выдержали, ушли из операционной. Руководитель группы просил и меня, побледневшую, выйти, но я отказалась. Решила до конца проследить за ходом операции. Нужно привыкать ко всему сейчас, думала я, там некогда будет падать в обмороки.

Учеба подходила к концу. Преподаватель, который вел в группе военное дело, сообщил, что после окончания курсов, с получением удостоверения, нас поставят на военный учет, что могут отправить и на фронт.

— Ура! — не выдержала я.

После окончания занятий, получив положенные документы, я в тот же день отправилась в военкомат. Подала в окошечко знакомому военному и спрашиваю:

— А теперь сколько еще ждать придется?

— Вот так история! — удивился он. — Теперь-то, пожалуй, скоро вызовем.

Повестка пришла через день — восьмого марта сорок третьего года…

Моя старшая сестра Нина, с которой я вместе жила, заметив необычно приподнятое настроение, недоуменно произнесла:

— Чему ты радуешься? Это же повестка!

По рассказам мужа она уже представляла, что такое война.

— В том-то и дело, Ниночка, что это повестка, которую я ждала целый год.

— Глупая, что ты наделала?! — сокрушалась она.

…Ближе к фронту больше разрушений от налетов и бомбежек вражеской авиации. Вдоль железной дороги чаще встречаются сгоревшие хаты, на месте которых остались лишь полуразрушенные печи с торчащими трубами.

На одном из разрушенных полустанков заметили одинокого мальчика лет семи. Странно было видеть ребенка среди развалин.

Эшелон остановился у семафора. Мальчик спрятался за печь.

— Малыш, подойди сюда, — позвал кто-то.

Но он стоял, выглядывая из засады.

— Иди, не бойся. Гостинцы тебе дадим.

Он подошел, недоверчиво посматривая на людей.

— Что ты здесь делаешь?

— Играю.

— Ты один?

— Не, с мамкой.

— А где вы живете?

— Там, в огороде, в землянке.

Там, куда он показал, мы увидели землянку и женщину с лопатой в руках. Мать обрабатывала землю.

— Мальчик, вот возьми.

Кто подавал сахар, кто — сухари и шпиг. Мы с Шурой, кроме продуктов, отдали по куску мыла.

— Вот правильно. Молодцы, девчата! — похвалил замполит. — У них сейчас ничего этого нет. Начинают жить заново. Вот передайте еще.

Он протянул мыло и сахар.

— Да, война — это трагедия, — произнес замполит Таран, — разруха и голод, людские страдания и несчастья. И все же, несмотря ни на что, мы должны победить. Непременно. Иначе нельзя. И скажу вам прямо, девчата, что страшновато будет на войне и опасно. Только это не значит, что вам надо бояться, бросаться в панику. Конечно, предстоит побывать вам и под обстрелом и под бомбами, но я верю, что вы сильные и смелые и все невзгоды перенесете хладнокровно. Главное в вашей работе в прифронтовой обстановке — спокойствие и выдержка…

— По-ско-рей, по-ско-рей! — отстукивают колеса.

Вдоль железнодорожного полотна установлены зенитные батареи с вытянутыми вверх длинными стволами.

Около каждой зенитки хлопочут девушки-зенитчицы. Смотрю на них и завидую: шутка ли, доверен воздушный пост — защита от нападения гитлеровских стервятников.

На одной из остановок бежим к ближайшей зенитке. Наспех знакомимся с девчатами. Узнаем, что на счету этой батареи уже четыре сбитых вражеских самолета.

Девушки шутят и смеются, рассказывая обыкновенные истории военных дней. Все они такие же, как мы, молоденькие, худенькие, хрупкие на вид, но, чувствуется, более сильные духом.

— А можно испытать свои способности — пострелять из зенитки? — прошу их.

Получив разрешение от командира батареи, сержанта Ани, девушки охотно показали, как это делается.

Даю короткую очередь в небо. Встряхнуло. Оглушило. Стоящие рядом девчата вздрогнули и схватились за уши.

— Впервые слышим выстрел зенитки рядом, — оправдываемся.

— По ва-го-на-ам!

В Воронеж прибыли в сумерки. Вокзала здесь давно не существовало. Груды битых кирпичей на его месте. А вражеские самолеты продолжали летать и бомбить станцию, город. Сейчас после недавней бомбежки стоял густой дым.

— Дяденька, скоро поедем? — спросила я у железнодорожника, проверяющего тормоза.

— Может, и скоро, — ответил он неопределенно.

— А бомбят здесь часто?

— Достается. Ни днем ни ночью нет покоя.

— А вдруг и сейчас прилетят? Тогда почему не отправляют эшелон?

— Пути разбиты. Ремонтируют. Да и все поезда враз не отправишь.

— А если мы очень спешим?

— И куда вы все спешите, нетерпеливые?

— Известно куда — на фронт.

— Хотите раньше времени в ад попасть? Не советую торопиться. Еще успеете.

Немного отъехали от станции, как вдруг раздались взрывы. Поезд резко затормозил и остановился.

— Выходи из вагонов! — раздается команда.

А вдоль эшелона летит вражеский самолет. Делает разворот и обратно на бреющем полете. Но не стреляет и бомб больше не сбросил.

— Вероятно, возвращается с задания и боеприпасы уже израсходованы, — высказал предположение замполит.

Паровоз стоял. Мы подошли и увидели метрах в десяти-пятнадцати от железнодорожного полотна три дымящиеся воронки от только что разорвавшихся авиационных бомб.

— Повезло! — произнес машинист. — Еще бы чуть-чуть и… Ну что ж, двинулись дальше?

Мы вернулись в вагон.

Поезд остановился на небольшой станции. В надежде на то, что здесь долго не задержимся, все продолжали оставаться на своих местах. Но несколько минут спустя услышали голос начальника, подошедшего к вагону:

— Хватит бездельничать! Не на курорт приехали! Выноси вещи из вагонов, грузи в машины, да поживее.

Вышли. Осмотрелись: темнота! тишина!

— А где же фронт? — с удивлением произносит Шура Гладких.

Это была станция Чернянка Курской области.

Разгрузку закончили далеко за полночь. Вначале отвозили госпитальное имущество. Потом машины вернулись за людьми. В кромешной тьме в каком-то селе остановились и высадились.

— Получите сухой ужин, перекусите и скорей на отдых, — распорядился старшина.

Захватив во дворе по охапке соломы, мы идем по длинному коридору двухэтажного здания сельской школы, угол крыши которой с частью верхнего этажа снесены снарядом. Мы — это Шура Гладких, Маша Гуляева, Валя Лашук, Люся и я.

Во всех классах раздавались голоса, шуршала расстилаемая солома — всюду было занято. Свободным оказался только угловой класс на втором этаже, где зияла дыра в небо, через которую видны были звезды.