Над Миусом

И верно: ну, хотя бы приходы майора Горова. Сначала он только приносил политдонесения, и Аня их быстро передавала, подклеивая тут же ленту "СТ" на бланк.

А потом они с Горовым стали разговаривать. Так, совсем немного. Он спрашивал, что она читает. И почти всегда оказывалось: Горов это уже читал. И Ане было приятно, когда их мнения о прочитанном совпадали. Иногда он заказывал ей какую-нибудь книгу. И Аня всегда доставала ее в коллекторе. Ведь работа по комплектованию их библиотеки - комсомольская нагрузка Ани. К тому же ей очень нравится, как Горов благодарит. Высоченный, худой, он сгибается в три погибели и делает правой рукой размашистый жест, словно сметает с пола пыль широкополой мушкетерской шляпой с пером. При этом его глаза смеются, и Ане чудится: он сам испытывает удовольствие от своего дурачества. Или оттого, что доставляет радость Ане? Хотя что она ему? Толстая, курносая, лицо круглое. И волосы так, прямые.

Правда, однажды, когда Горов возвращал ей какую-то библиотечную книгу, Аня неожиданно ощутила легкое прикосновение. Вовсе необязательное. Нечаянное? Она подняла глаза (на Горова только так и можно глядетьснизу вверх) и встретила его улыбку-откровенно нежную. Догадался ли Горов, что выдал себя? Ане даже показалось: он смутился! Впрочем, Горов сразу ушел, и, может быть, она все это выдумала, просто ей почудилось.

Нет, нельзя сказать про ночные посещения Горова, что они "случайные". Это ведь часть его работы. И Ане все равно, с чем он приходит-с книгой или политдонесением, - лишь бы почаще. Ночью Горов почти всегда бывает одет в коричневый кожаный реглан, который ему очень идет. Но вряд ли подчеркивает этим, что он бывший летчик. Скорее всего бережется: у него, кажется, что-то с легкими, из-за этого ему пришлось уйти с летной работы еще до войны. Когда Горов в реглане, его мушкетерский жест выглядит особенно завораживающе. Вот только возраст... Чернова предупредила Аню-мол, Горов староват для тебя. Действительно, пятнадцать лет разницы...

Когда Аня для себя решала проблему "любовь на войне", она всегда считала, что любовь не зависит ни от каких внешних условий. Война? Ну и что? Майор Горов умный, знающий, говорят, на нем весь политотдел держится. И Аня гордится славой майора Горова. Вот и вся ее "любовь на войне". Она ведь не Чернова, которая всюду кричит о своих отношениях с майором Натссовым.

У Ани есть подруги, Наташа н Лиза. С Наташей Аня одногодки. Вместе, сразу после окончания школы в Ленинграде пошли на фронт добровольцами. Наташа никого не любит и о "любви на войне" отзывается скептически. Только не о Лизнной. А Лиза... Ей двадцать три года, и она уже настоящий летчик-истребитель! Аня никак не может к этому привыкнуть. Хотя прекрасно знает, что Лиза над Сталинградом сбила шесть немецких самолетов и здесь на Миусе - два.

Сидя на станции наведения, Аня много раз слышала голос Лизы в воздушном бою. Но ни о своих победах, ни о своей любви Лиза говорить не будет. И не потому только, что Лиза - серьезная, строгая в обычной жизни. У нее и на лице будто бы отпечатана суровость. Высокая, стройная, смуглая, с черными волосами, расчесанными на прямой пробор. Аня, как и Наташа, уважает чувство Лизы: она влюблена в генерала Строева! Да н как его не полюбить? Это же греческий бог! Красавец с медальным профилем. Все греческие боги и герои всегда представлялись Ане красавцами, но не это главное. Главное генерал с Лизой пара! Оба красивые, смелые, благородные.

Еще весной сорок второго, когда стояли под Великими Луками, Аню начали готовить радистом для переброски через линию фронта. А у нее хорошо шла только работа на прием, на передачу-гораздо хуже. Правая рука была недостаточно гибка из-за ранения, полученного при первой бомбежке Ленинграда и плохо залеченного. И инструктор как-то сказал при пей: "Надо ее еще немножко потренировать, а то сразу попадется немцам в лапы". Эти его слова-"...немцам в лапы" - возбуждали воображение. Ане отчетливо рисовалось, как рацию засекают пеленгаторы, как немцы ломятся к ней в дверь комнаты, она спешит сжечь шифр, а ее хватают... Аня понимала: она боится. Однако стеснялась признаться. Знала: переброска через фронт может начаться со дня на день.

О своих страхах рассказывала только подругам, с которыми жила в одной комнате, - Наташе и Лизе. Наташа подбадривала: "Ничего, справишься! Мы же воевать шли, а не в куклы играть. Ты представь себе, как они наш город бомбят, обстреливают, морят голодом - сразу все страхи пересилишь". Аня добросовестно вспоминала все, что творилось в Ленинграде, когда они с Наташей уходили на фронт. И па время это помогало. Но страх перед провалом и возможными пытками, насилием возвращался. Лиза внимательно осмотрела правую руку Анн. Сказала: "Вряд ли тебе тренировка поможет. Надо показаться врачу". Аня, конечно, не пошла: стыдно было просить себе поблажку.

И вдруг комдив распорядился: послать сержанта Брагкну на станцию наведения. На новой работе Ане почти не приходилось вести передачу. Вся связь шла голосом - открытым текстом. Вот когда поняла, прочувствовала самую суть воздушных боев - как летчики помогают друг другу. Целые дни слушала их радиопереговоры.

Вскоре по голосам уже узнавала всех. И сразу оценила: комдив не позволяет себе никакой ругани, при нем и остальные ведут себя более сдержанно. Сам же комдив только коротко предупреждает: "Чайка-5! У вас "мессер" в трехстах метрах слева!" Или: "Чайка-20! Вас сзади атакуют!" Н приказания отдает спокойно-так и проникаешься его спокойствием.

Сначала комдив носил индекс "Чайка-1", и немцы поняли: это командир. И принялись за ним охотиться. Тогда наши перешли на скользящие индексы. Ане стало труднее вести журнал радиопереговоров, но она ни разу об этом не пожалела. Все равно узнавала каждого по голосу - не надо было заглядывать в перечень индексов. И потом, когда новый командующий воздушной армией запретил комдиву летать, а генерал все-таки продолжал, только безымянно, Лня легко узнавала его по интонациям и по легкому заиканию, которое становилось заметнее в минуты волнения. А однажды даже видела его в воздушном бою!

Сидела на радиостанции наведения недалеко от переднего края. Сама рация-маленькая американская В-100, портативная, но достаточно мощная-находилась в землянке, вырытой в склоне кургана. На его вершине в узком окопчике располагался дежурный летчик-офицер наведения-с наушниками и выносным микрофоном. Оттуда ему хорошо было видно все, что делалось в воздухе, не то что связисткам из их землянки.

Но тогда Аня сменилась и вышла подышать воздухом.

И сразу увидела: шестерка штурмовиков, которую сопровождали два "яка" (Лиза со своим ведомым), сбросив бомбы, вдруг круто полезла вверх. А ведь обычно "нлы"

после бомбометания штурмуют позиции немцев из пушек и пулеметов. Однако тут они лезли все выше, и вокруг них стали уже возникать белые комки разрывов. Догадка блеснула, когда Аня увидела: над "илами" из облака выплыли одномоторные "юнкерсы" - "лапотники". Так их прозвали потому, что обтекатели на колесах у этих "юнкерсов" похожи на большие лапти или калоши. Но хотя у "лапотников" и скорость невелика, и вооружение слабое, а пехота их не любит. Они бомбят с пикирования - гораздо точнее, чем более крупные двухмоторные "юнкерсы" и "хейнкелн".

Аня прикинула, куда "лапотники" нацелились. Получалось, что вроде собираются бомбить позицию нашей артиллерии к северу от станции наведения - вон уже и в круг там становятся... Но только Аня подумала: "Не спуститься ли в землянку?" - как штурмовики ударили снизу по "лапотникам" из пушек и пулеметов. В ровный гул моторов ворвался жесткий треск - словно горох на пол просыпали. И - Аня даже руками всплеснула!- два "лапотника" из восьми стали падать, дымя и разваливаясь на части. У одного сначала отвалилось крыло, потом хвост, потом второе крыло... А другой, оставшись сразу же без хвоста, закрутился, замахал крыльями, будто старинная ветряная мельница. Так и пошел к земле.

И остальные заметались, посбрасывали бомбы как попало, повернули назад, один даже в облако нырнул! Аня улыбнулась. Однако тотчас и напугалась: на наших штурмовиков сверху, как ястребы на уток, свалилась четверка "мессеров". Теперь "илы" показались Ане тяжелыми, неловкими, неуклюжими... Они медленно переваливались с хвоста на нос - надеялись уйти от "мессеров" к земле?