Фрунзе

О его редакторе жандармы сделали запрос читинскому полицмейстеру. Тот — со слов пристава второго участка — ответил, что «дворянин Владимир Григорьевич Василенко прибыл из Петрограда, проживает в Чите, Уссурийская улица, дом Михновича… Сведений о судимости и политической неблагонадежности… не имеется, поведение и образ жизни Василенко ведет хороший».

Но у жандармов были и другие сведения: Василенко вел двусмысленные беседы с рабочими во время разъездов по железной дороге, не скрывая своих пораженческих настроений; в своей квартире он собирал людей, не пользующихся расположением властей. А его публичные лекции вызывают много кривотолков.

И жандармы начали негласное наблюдение за господином Василенко.

Сам он догадывался, что от жандармов ему не укрыться. Но держался смело, независимо, правда, не переходя границ, за которыми грозила тюрьма. Да и неприятный осадок оставила одна случайная встреча в трактире со стариком в Нерчинском округе. Надо же случиться такому: старик знал всю подноготную семьи дворян Василенко и дал понять Фрунзе, что он проживает по паспорту человека, который закончил свое бренное существование в 1913 году.

Правда, у самого старика кто-то из сыновей отбывал каторгу. И не хотелось думать, что отец опального «политика» выдаст властям встречного нелегала. Но ведь неисповедимы пути господни: хватит старик лишнего с горя в таком же трактире — и проболтается!

Но Фрунзе недолго думал об этой встрече со стариком. Уж очень хорошо сложилась жизнь в Чите! И он уверовал в свою счастливую звезду, когда полюбил девушку, которой суждено было вскоре стать его женой.

Софья Алексеевна Попова работала в том же статистическом отделе, где и Василенко. Была она дочерью народовольца Алексея Поликарповича Колтановского. Отец ее, отбыв срок наказания, остался на жительство в Верхне-Удинске, где работал в железнодорожной конторе. И воспитал свою Сонечку в духе неприязни ко всему казенному, официальному, в духе поисков новой, светлой жизни. Она пока не нашла дороги в партию, но не скрывала своих симпатий к людям, ломающим привычные устои, зовущим к борьбе. И Василенко импонировал ей мятежным духом, внутренней чистотой и какими-то высокими идеалами, о которых она больше догадывалась, чем знала.

Понравился Василенко и Алексею Поликарповичу: в этом смелом, остроумном и веселом человеке видел он то, что в свое время украшало его молодости. Да и все окружение Колтановских признавало господина Василенко достойным руки и сердца маленькой, живой и умной Сонечки.

Ее подруга Лида Сосина не скрывала симпатий к молодому человеку, который так неожиданно появился на пути Софьи Алексеевны, и всячески одобряла ее выбор. Она записала в своих заметках о Василенко:

«Обаяние его личности привлекало к нему всех, кто с ним сталкивался, хотя, конечно, никто не подозревал, что этот скромный и простой молодой человек — уже старый революционер, любимый рабочими Шуи и Иваново-Вознесенска, товарищ «Арсений», что его веселость и жизнерадостность сохранились, несмотря на два смертных приговора и перенесенные ужасы каторги. Товарищи никогда не чувствовали в нем ни малейшего намека на его действительное превосходство, на его заслуги в революционной борьбе. Казалось, быть борцом, революционером для Михаила Васильевича было так же естественно, как птице петь или человеку дышать…»

Михаил и Соня познакомились и подружились в обстановке службы. Затем их стали встречать вместе то в театре, то в иллюзионе «Фурор», то на танцах в доме начальника переселенческого управления Дмитрия Михайловича Головачева: статский советник даже в дни войны не изменил своему давнему обычаю собирать «посиделки» по четвергам. И господин Василенко, да еще на глазах у своей невесты, делал все, чтобы быть душой молодежного читинского общества на головачевских вечерах: он пел, прекрасно танцевал и чудесно рассказывал всякие забавные истории.

Михаил Васильевич — а ему уже шел тридцать первый год! — понял, что выбор сделан на всю жизнь. И — человек цельный, ясный — он однажды открылся своей невесте. Она была перепугана, она была смущена этим сердечным доверием. Она была в восторге, что не ошиблась в друге. И поклялась хранить их тайну. И ласково, по-женски провела рукой по его разросшемуся ежику:

— Миша, мне страшно! У тебя в волосах седая прядка!

— Ах, Софья Алексеевна! — отшутился Фрунзе. — Так седина — это признак умудренного опытом мужчины. — И добавил строго: — Помни, как «Отче наш»: есть только Владимир Василенко. И у его любви нет границ!..

Рассказывают, что в эту пору Фрунзе был прекрасным кавалером, способным иногда на безрассудные поступки.

Как-то после вечеринки у Головачева шел он по Чите с Соней в компании влюбленной в него молодежи. Шумной толпой остановились возле тира, где неудачно постреливали молодые солдаты, вошедшие в «загул» по увольнительной. И господин Василенко разыграл из себя читинского Вильгельма Телля: бил в цель так ловко, что владелец тира забился в лихорадке, выставляя ему главные призы: двустволку и тульский самовар.

И все были удивлены, когда господин Василенко вернул все вещи перепуганному владельцу и сказал:

— К чему нам все это, господа? Сейчас пойдем по городу с ружьем и с самоваром, полицмейстер пустит по следу осведомителей. Не будем лишать его спокойствия и мило пройдемся по доброй Чите свободные и с песней в душе!

В другой раз весь город заговорил о господине Василенко, когда он бросился наперерез рысаку, вырвавшемуся без кучера на городскую улицу. Остановил коня, который мог задавить детей, заставил его почувствовать сильную руку…

Но вода долбит камень. И вокруг Василенко жандармы расставили сети. И один день мог решить все. Но, к счастью, в ночь обыска в доме у Михновича Фрунзе задержался в Иркутске. Пришла тревожная телеграмма от Сони, затем письмо. С берегов Ангары и из Забайкалья надо было срочно уезжать в Центральную Россию.

Фрунзе давно мечтал об этом. И успел списаться со своим близким товарищем Павлом Батуриным, который заканчивав курс в Московском университете. Павел прислал в Читу свой паспорт.

Получив в Иркутске письмо от невесты, Фрунзе неожиданно нагрянул к ней. Вместе они уговорили Лиду Cосину разыграть роль сестры милосердия и доставить больного «Батурина» в Москву.

Лида согласилась, и все восемь суток в поезде прекрасно выполняла свою роль. «Больной» старался говорить как можно меньше, а перед каждой большой станцией, где могла быть встреча с жандармами, поворачивался лицом к стенке вагона и «засыпал».

В ненастный холодный день апреля 1916 года Фрунзе благополучно добрался до Москвы и отправился на квартиру к Батурину.

Павел Степанович на правах репетитора жил в большом доме богатого купца на Погодинской улице. И занимал хорошую комнату с отдельным ходом.

Не виделись они с февраля 1907 года. И Павло, как звал его в ту пору Арсений, вымахал в справного парня с запорожскими усами — под Тараса Бульбу.

Они не успели тогда сдружиться, потому что мимолетными были встречи и все больше тайком, по ночам. Но, однажды услыхав Арсения и рассудив, какого ума и какой силы этот человек, Павел полюбил его как лучшего своего учителя и не изменил своему чистому юношескому чувству до последнего вздоха.

Павло был начинающим студентом. Прикоснулся к партийным кружкам, и на два года законопатили его во Владимир под гласный надзор полиции. Там он получил доступ в явочную квартиру большевиков — она была в невзрачном домике на берегу реки Лыбедь. Шел тогда в квартире бой с меньшевиками об отношении к Государственной думе. И самым страстным оратором оказался невысокий молодой человек с задорным ежиком и удивительным блеском глаз, которые при тусклом свете лампы казались синими.

— Кто это? — восторженно спросил Батурин.

— Молчи! — прошептал сосед. — Арсений, из Шуи! Слушай! Такие у нас наперечет!..

Всю ночь проговорил Павел с шуйским большевиком. Еще видел его дважды. А когда Арсений оказался во Владимирском централе, безуспешно ходил к нему на свидания, пока не познакомился с Мариной Прозоровой и с ее братом Иваном. И потом уже не раз пользовался тем заветным портсигаром с двойным дном, который мастерски изготовили Васюк и Иванец. И пересылал в нем то кредитку, то краткие вести с воли. И писал своему учителю в николаевскую тюрьму и в Манзурку. И, не задумываясь об опасных последствиях, выслал ему свой паспорт в Читу…