Вы, разумеется, шутите, мистер Фейнман!

А дальше Ник говорит:

— Ну а теперь я приобрел солидную репутацию, и она облегчает все дело, потому что люди готовы идти со мной на пари, даже зная, что шансы у них так себе — просто ради возможности рассказывать потом, если они вдруг победят, что им удалось одолеть самого «Грека». Так что я действительно зарабатываю игрой и очень этим доволен.

Ник по прозвищу «Грек» оказался человеком по-настоящему образованным, очень симпатичным и обаятельным. Я поблагодарил его за разъяснения — потому что понял, наконец, как зарабатывать на жизнь игрой. А я, видите ли, всегда стремился понять, как что устроено в мире.

Предложение, от которого следует отказаться

В Корнелле, когда я там работал, имелись факультеты, которыми я особо не интересовался. (Я не хочу сказать, что они были чем-то плохи, просто я не проявлял к ним большого интереса.). Был, например, факультеты домоводства, философии (на этом подвизались люди особенно пустые), факультеты, имевшие отношение к культуре — к музыке и тому подобному. Там, разумеется, присутствовали люди, с которыми интересно было поговорить. На математическом факультете работали профессора Кац и Феллер, на химическом профессор Кэлвин, а на зоологическом человек совсем уж замечательный — доктор Гриффин, доказавший, что летучие мыши ориентируются, используя эхо-сигналы. И все-таки, их было маловато, а остальные сотрудники университета занимались, как я считал, каким-то пустяшным вздором. Да и городком Итака была маленьким.

К тому же, климат там не из лучших. Ведешь ты, скажем, машину, и вдруг начинается снегопад, которого ты не ожидал, а потому и готов к нему не был, и ты решаешь: «А, ладно, много не навалит, езжай себе дальше».

Но затем снегу выпадает столько, что машину начинает слегка заносить и приходится надевать на колеса цепи. Ты вылезаешь наружу, выкладываешь на снег цепи, а холодно уже до того, что тебя просто трясет. Затем наезжаешь колесами на цепи, и тут перед тобой встает новая проблема — во всяком случае, вставала перед нами в те дни, как теперь, не знаю, — на концах цепи, с внутренней стороны колеса, имеются два крюка, которые необходимо сцепить. А поскольку натянутыми цепи должны быть туго, сцепить эти крюки довольно трудно. К тому же, необходимо еще натянуть на них пальцами, к этому времени почти обледеневшими, зажим. Ты стоишь с одной стороны покрышки, крюки находятся с другой, руки у тебя замерзли, в общем, справиться с этим делом очень непросто. Холодно, снег валит, ты пытаешься надвинуть зажим, а он все время соскальзывает, руки уже болят, у тебя ни черта не получается — хорошо помню, как в такой-то момент я решил, что все это безумие, должны же существовать в мире места, где подобной возней заниматься не приходится.

И я вспомнил два моих визита в Калтех — по приглашению профессора Бейчера, прежде работавшего в Корнелле. Бейчер знал меня как свои пять пальцев и потому в первый же день сказал мне: «Фейнман, у меня есть еще одна машина, готов предоставить ее вам. Раз уж вы здесь, съездите в Голливуд, на Сансет-стрип. Короче говоря, повеселитесь.»

Ну и я каждый вечер уезжал на Сансет-стрип, а там бары, ночные клубы, все время происходит что-нибудь интересное. В общем, имеется все то, за что я люблю Лас-Вегас — красивые девушки, крупные бизнесмены и прочее. Бейчер определенно знал, чем привлечь меня к Калтеху.

Вам известен рассказ об осле, который стоит ровно посередине между двумя охапками сена и не может сойти с места, потому что они одинаковы? Ну так это не проблема, а сущий пустяк. Корнелл и Калтех начали делать мне одно предложение за другим, и едва я решал, что надо перебираться в Калтех, где мне будет намного лучше, Корнелл делал мне новое предложение, а стоило мне надумать остаться в Корнелле, как поступало что-нибудь новенькое из Калтеха. Представьте себе того самого осла, стоящего между двумя охапками сена, но только столкнувшегося с дополнительным затруднением: стоит ему шагнуть к одной, как другая вырастает в размерах. Туго бы ему, бедняге, пришлось!

Все дело решил годовой отпуск для научных занятий. Мне хотелось снова поехать в Бразилию, теперь уже на десять месяцев, а в Корнелле у меня как раз подходил срок такого отпуска. Терять я его не хотел и, подумав, что нашел, наконец, основательную причину для принятия окончательного решения, написал об этом Бейчеру.

А из Калтеха ответили: «Мы готовы взять вас на работу немедленно, предоставив вам на первый год отпуск для научных занятий». Вот так они себя все время и вели: какое бы решение я ни принял, они тут же совали мне палки в колеса. В итоге, первый год моей работы в Калтехе я, на самом-то деле, провел в Бразилии. А преподавать в Калтехе начал только на второй. Так уж получилось.

Ну что же, в Калтехе я работаю с 1951 года и мне в нем ужасно нравится. Это именно то, что требуется для такого однобокого человека, как я. Здесь множество людей, которые являются в своем деле одними из первых, оно им страшно интересно, и с ними можно поговорить. Очень удобно.

Я пробыл здесь не такое уж и долгое время, когда на город вдруг опустился смог, да какой! В то время он был куда хуже нынешних — во всяком случае, глаза выедал гораздо сильнее. Я стоял на уличном углу, из глаз у меня текло, а я думал: «С ума ты сошел, что ли? Это же чистое БЕЗУМИЕ! А как хорошо было в Корнелле. Надо выбираться отсюда».

Ну-с, я позвонил в Корнелл, спросил, имеется ли у меня возможность вернуться. И мне сказали: «Конечно! Мы все уладим и позвоним вам завтра».

А на следующей день мне подвалила величайшая удача по части того, что связано с принятием решения. Не иначе как Бог надумал прийти мне на помощь. Я направлялся к своему рабочему кабинету и вдруг один мой знакомый подбежал ко мне и говорит:

— Привет, Фейнман! Вы слышали? Бааде установил, что существует два разных типа звезд! Все результаты, которые мы получали, измеряя расстояния между галактиками, основывались на цефеидах одного типа, а существует оказывается и другой, так что Вселенная в два, в три, а то и в четыре раза старше, чем мы полагали!

Проблема эта была мне знакома. В те дни считалось, что Земля старше всей остальной Вселенной. Возраст Земли насчитывал четыре с половиной миллиарда лет, а возраст Вселенной только пару миллиардов, от силы три. Что и было великой загадкой. А это открытие расставило все по местам: Вселенная оказалась намного старше, чем мы полагали. И ведь я получил эту информацию едва ли не из первых рук — ко мне просто подбежал человек и все рассказал.

Я еще не успел дойти по кампусу до своего кабинета, как навстречу мне попался другой человек — Мэтт Мезельсон, биолог, освоивший физику как вторую специальность. (Я состоял в комиссии, которая присудила ему докторскую степень.) Он построил первый аппарат, именуемый центрифугой градиента плотности, — эта центрифуга позволяла измерять плотность молекул. Так вот, он подошел ко мне и сказал:

— Взгляните, какие мы получили результаты в наших экспериментах!

Мезельсон доказал, что когда одна бактерия порождает другую, от первой ко второй переходит, нисколько не изменяясь, молекула, которая теперь известна нам под названием ДНК. Понимаете, мы-то вечно думаем, будто все делится, делится. Значит и бактерия должна делиться, отдавая половину самой себя новой бактерии. Но это же невозможно: где-то должна существовать мельчайшая молекула, содержащая генетическую информацию, которая пополам делиться не может, она должна создавать собственную копию, которая и передается новой бактерии, чтобы старая могла сохранить свою. И Мезельсон доказал, что так оно и есть: сначала он выращивал бактерии в «тяжелом» азоте — в его изотопе с массовым числом больше 14, — а затем в обычном. И при этом постоянно взвешивал молекулы в своей центрифуге.

У первого поколения новых бактерий вес всех их хромосомных молекул лежал точно посередке между молекулами, выращенными в тяжелом азоте, и молекулами, выращенными в легком, — такой результат и должен был получиться, если все, в том числе и хромосомные молекулы, делится.