Выбор

- Укокошить сволочь мало, лейтенант! Он тебя заложил, он тебя обпакостил, комбат, тебе он мстил, знаю, за что! На чужом горбу хотел в рай съездить, урка проклятый! Самый храбрый, оказывается, из нас, ему приказ помешал под танк броситься! А ну, вверх руки, вверх! А то всю очередь выпущу в живот, сука подзаборная!

И в этом неистовстве, в упоении ненавистью он как штык вдавливал в живот Лазарева ствол автомата, на изготове обхватив пальцем спусковой крючок. ("Откуда у него автомат? И где его немецкий карабин?") А Лазарев, притиснутый спиной к сосне, неуклюже воздев руки, не отрывал омертвело прикованного взгляда от его согнутого пальца, все заметнее, чудилось, надавливающего на спусковой крючок, и пытался судорожно натянуть на лицо мерку обычного превосходства, выдыхая смятые слова:

- Твой защитник, комбат. Моргни ему - и убьет... на радость тебе. Руки вверх, как фрица, заставил держать. Таких ценить надо. У тебя-то у самого ручка болит!..

Илья выговорил сухую звонкую команду, вонзенную в лесную затаенность кратким звуком жестяного эха:

- Оставьте эту падаль, Шапкин!

И узкими глазами оглядел Лазарева, его обросшее щекастое лицо, его мускулистую грудь с лиловой татуировкой, видной из-за распахнутого воротника гимнастерки, его яловые сапоги на крепких ногах, оглядел неспешно, потом почти вяло сказал Шапкину, не сразу опустившему автомат:

- У меня еще будет время проверить его храбрость.

В этом заторможенном голосе Ильи была какая-то твердая отсрочка расплаты, прикрытая внешним бесстрастием, и здесь почувствовал Владимир, что он все-таки полностью не знает Илью, его злопамятное и самолюбивое упорство.

- Он хотел утопить меня, глупец, перед Воротюком, - сказал Илья жестко, когда они снова двинулись по лесу впереди растянувшейся цепочки артиллеристов. - Ка-акой дурак! Какое опасное ничтожество! - И он рвущим жестом подтолкнул расстегнутую кобуру пистолета поближе к бедру, выговорил с прежней жесткостью: - Молю бога об одном: если что... то успеть бы - две пули ему, одну себе. - Он засмеялся, показывая белые сцепленные зубы. Чтобы эта б... ходила победителем по земле - не-ет!..

- К черту твоего бога! - выругался Владимир, покоробленный отрывистым, деревянным смехом Ильи. - Вытащить орудия нам с тобой бог не поможет!

- Все может быть, - сказал Илья.

За блестящей чернотой его глаз стояло выражение непреклонности, выражение, которое появилось у него после оскорбительного объяснения с майором Воротюком на высоте. Это был словно бы незнакомый Илья, раздавленный, обвиненный в трусости, несостоятельности офицера, не оправдавшего своего нового назначения, и вся унижающая несправедливость командира полка, не желающего знать никаких причин, и собственная вина оттого, что не сумели остановить танки на участке железнодорожного переезда, и злость на Воротюка за то, что он оставил этот участок оголенным, не прикрыв батарею ни взводом, ни отделением пехоты, и невыполнимый приказ вытащить орудия из окружения, и вот это возвращение к месту ночного боя подточили и перевернули что-то в Илье. И стоячая пепельная жуть в его глазах, выражение решимости на любое действие, лишь бы доказать свое и восстановить недавнее к себе уважение, передавались Владимиру нервным, морозящим током и объединяли его с Ильей одним выходом в неизмеримую темноту последнего шага, где еще могло быть чудо, везение, некая роковая случайность. Но все стало отчужденным в Илье, и злая, отталкивающая острота исходила от него, когда он вдруг сказал с неприязненным отрывистым смехом:

- Посмотри назад. Где идет Лазарев? Я не хочу оглядываться... Как глупо все, Володька, как глупо!..

Он опасался оглядываться, наверное, потому, что не хотел, чтобы видели его лицо, необычное, искривленное дрожью и этим рубленым, рыдающим смехом, со сжатыми до скрежета зубами. Он не мог овладеть собой, и новое, непривычное в облике Ильи, утратившем снисходительную самоуверенность, делало его постаревшим на несколько лет.

- Посмотри назад, я тебе сказал! - повторил Илья криком раздраженной команды. - Где Лазарев?

- Он шел за нами. Да что он тебе, Илья?

- Посмотри, говорят тебе!

Знойкий пот на веках не давал ему четко видеть поднявшееся за лесом июльское солнце, которое космато сквозило между вершинами деревьев, отчего стволы сосен выступали черными из уходящего туманца, и везде был радужный хаос вспыхивающих капель ранней росы - на траве, на листьях, на матовой зелени орешника. Лес извергал живые шевелящиеся повсюду искры, переливался, мнилось, плыл медный звон по намокшим кустам, и среди этого тягучего звона, уханья дальних разрывов, терпкого запаха овлажненной хвои, облепившей обмытые росой сапоги, Владимир увидел всех пятерых, оставшихся от батареи, шедших растянутой цепочкой позади, в дымящихся гимнастерках, и последним двигался Лазарев, голодно грыз, выбирая из пилотки сорванные по дороге еще неспелые орехи, выплевывал скорлупу под ноги.

- Идет замыкающим и грызет орехи, индюк, - сказал Владимир, силясь улыбнуться, и добавил: - Вот что! Не обращай на эту гадину внимания!

- Идет замыкающим. Так. Ясно, - отозвался Илья, думая о чем-то, и прищурил веки, словно примериваясь к цели, спросил: - Ты знаешь, что он следит за мной?

- То есть как следит?

- Ох, наивняк ты, неисправимый наивняк! Ты видел, как этот капитан Гужавин шептался с ним? Обратил внимание, что они шли вместе?

- Ну и что?

- Милый наивнячок! Ты никогда не задумывался, где мой отец?

- Это неважно, что я думал. По крайней мере, кое о чем догадывался.

- Счастливый ты человек. У тебя прекрасная биография.

- Перестань глупить, Илья.

- Тогда слушай, Володька, внимательно! - Илья цепко опустил правую руку на плечо Владимира, на его прокопченный пороховой гарью погон. - Так вот. У меня какое-то идиотское чувство... или предчувствие... Если кто-нибудь из нас останется жив после всей этой катавасии, то матерям никаких жалобных подробностей не писать. Ясно?

- А ты еще про бога скажи... "Молю бога"...

- Нет! Теперь - все. Не хочу ни о чем... Все противно! И отвратительно! Подумать только - нас считают трусами. Отвратительно!.. - сказал он отрывисто и втянул ртом воздух. - Но мы еще посмотрим, посмотрим!.. И пусть помогает сам бог, черт, сатана, ангел, дерьмо!.. Ты понял меня, понял? Ну, ладно, хрен с ним, страшнее смерти ничего не будет! - оборвал себя Илья и спросил с резкой усмешкой: - У тебя хоть с Надей получилось что-нибудь?