Оставшиеся в тени

А. Скабичевский, обратившийся к сборнику «Захолустье», в основном точно определил очерковую природу дарования писательницы и самое сильное, что было и ее творчестве.

Тупая, обезличивающая человека сила обыденщины — существования без идеалов, карабканья изо дня в день без смысла — таково содержание сборника. Житейские мелочи потому-то, как повальная эпидемия, и захватывают интеллигенцию, обыденщина потому-то и застилает все горизонты, что это — один из результатов политического бездорожья, засилья реакции и разочарования в прежних верованиях. Эта мысль иногда и обнаженно возникает в книге.

«В России нет поприща честным силам, они гибнут совершенно непродуктивно», — говорит студент в повести «Изо дня в день». У героя очерка «День Павла Егоровича» мелькает воспоминание о годах петербургской молодости, о тогдашних убеждениях и клятвах: «То было время! Как жилось тогда, как любилось, как верилось!»

А во что превратился теперь этот земский врач? Объективированное и как будто бы беспристрастное повествование становится местами почти сатирой. Вот Павел Егорович при исполнении своих лекарских обязанностей:

«— А как же-с, Павел Егорович, — сказал фельдшер медовым голосом, — насчет этого больного, у которого на губе рак? Вырезать намереваетесь? В сегодняшний день назначили. Он нетерпение изъявляет-с…

Доктор поморщился. Эту операцию он откладывал день ото дня, вот уже целую неделю, рассчитывал почитать кое-что о ней в книгах, но день проходил за днем, а книги что-то не читались. Так вчера, например, он твердо решил просидеть вечер дома и почитать, но зашел помощник исправника и соблазнил его идти в клуб. А после клуба, конечно, какое уже чтение.

Доктор подумал с минуту: больной ждать не хочет, сегодня вечером нужно непременно идти в клуб отыграться — не прочтешь, ни за что не прочтешь… Он поднял голову с решимостью.

«Что в самом деле медлить? Вырежу, и все тут. Не бог знает какую премудрость вычитаю из книг. В самом деле, ведь чему-нибудь да учили нас в университете. Рак мне случалось и прежде вырезать. А ведь я хотел только прочесть, как бы покрасивее зашить, чтоб на губе не так рубец было видно. Ну, да чего уж тут, на что мужику красота…»

И хотя собственная программа писательницы сводилась к призыву — делать «полезное, честное дело… без наград и славы», с верой, что «человечество неустанно идет вперед», — политическое, в конечном счете, объяснение «обыденщины» было плодотворным. Своеобразие трактовки Александрой Бостром этой распространенной в литературе 80-х годов темы отмечал и А. Скабичевский на примере другого произведения.

В «повести «Изо дня в день», — писал критик, — изображается семья одного провинциального чиновника Краснова и в этой семье представляется перед вами медленное обезличение жены Ивана Кузьмича Краснова — Евгении Николаевны. Картины провинциальных семей и обезличение женщины, — не правда ли, какая это изъезженная тема в нашей беллетристике, начиная чуть ли не с 30-х годов? Но в том-то именно и заключается достоинство повести г-жи Бостром, что, несмотря на всю изъезженность темы, писательница сумела придать ей оригинальность и занимательность…»

Высоко оценивает автор статьи и очерк «День Павла Егоровича», в котором «на нескольких страничках перед вами развертывается страшная картина целой жизни — именно картина опошления земского доктора. Тут не встретите вы ни одного отвлеченного суждения, ни одного шаблонного штриха: все детали, взятые прямо из жизни, и каждая деталь — золото. Одним словом, — заключает критик, — желательно, чтобы побольше выходило таких книжечек, как книжечка г-жи Бостром» («Литературная хроника». — «Новости и Биржевая газета», 1886, № 236).

К сборнику «Захолустье» примыкает несколько рассказов А. Бостром. Об одном из них — «Со скуки» («Самарская газета», 1891, № 19–21) Н. Г. Гарин-Михайловский и Н. В. Михайловская через четыре года после прочтения его в газете говорили, что «произвел этот рассказ такое впечатление, что до сих пор оба его помнят» (ИМЛИ, инв. № 6311/29).

Поздний рассказ на близкую тему — об идейном банкротстве «отцов» и опустошенности молодого поколения — «Прогулка» («Самарская газета», 1899, 18 ноября) написан слабо, но примечателен в другом отношении. Рассказ передает ситуацию разговора с сыном на пароходе в апреле 1899 года — один из тяжелых моментов юношеских переживаний А. Толстого, помышлявшего даже о самоубийстве (см. об этом биографическом эпизоде в кн.: Ю. А. Крестинский. А. Н. Толстой: Жизнь и творчество, с. 20).

Среди газетных очерков заметно выделяется «Мария Руфимовна» («Самарская газета», 1892, 20, 21 и 24 ноября). В нем писательница вопреки собственным иллюзиям правдиво нарисовала драматическую фигуру одного из идейных «инвалидов» народнического движения. «Я работала, кровью харкать стала… Спина не разгибалась. Я работала. Ну и что ж, что ж! — с горечью говорит пошедшая «в народ» акушеркой Мария Руфимовна. — Из одного места прогнали… Донос… Из другого прогнали… Потом мужики, эти самые, за которых мы жизнь свою класть хотели… те самые, приговор написали, что не надо-де нам кушерку Марью Сахарову, потому-де она смутьянка… За то, что я неправды их старосты разоблачала и писаря… Это они-то, меня-то… понимаете?..»

Очерк «Мария Руфимовна» показывает, по мысли автора, как бы другой возможный вариант жизненной судьбы пошедших «в народ» энтузиастов, чем в упоминавшемся уже очерке «Встреча» (1889). И образ Марии Руфимовны несравнимо жизненней и психологически достоверней фельдшерицы Анны, в которой воплощались положительные идеалы писательницы.

Молоденькой девушкой, полной убежденности и любви чуть ли не ко всему человечеству, пошла «в народ» Мария Сахарова. И вот теперь это озлобленная от сознания напрасно прожитой жизни, одинокая чахоточная женщина, почти человеконенавистница. В очерке скупыми и сильными красками изображен финал жизненной драмы этой сломленной в неравной борьбе энтузиастки.

Старые идеалы изжиты, новых нет. Что же остается? Усталая от жизни, Мария Руфимовна идет на заведомое самоубийство, умышленно заражаясь при лечении больных во время эпидемии…

Повествовательная манера А. Бостром нередко сочетает в себе индивидуальную точную и выразительную речь со словесными шаблонами и красивостями расхожей беллетристики.

Вот, к примеру, характерная для нее пейзажная картинка — начало весны в деревне — из очерка «Ушел»: «Мартовское солнце ярко светило. Под крышей ворковали голуби. Воробьи, веселые, бойкие, задорные, скакали по мягкому навозу дворика Рожковых и усердно вырывали из него своими тупыми носиками какие-то съедобные прелести. С соломенных крыш и лопасов текли желтоватые капли; тысячи ледяных висюлек, образовавшихся за ночь, украшали низ крыш хрустальной бахромой. В воздухе пахло весной. Изморенная за долгую зиму скотина радостно расправляла на ласковом солнышке надрожавшиеся на холоду члены». («Самарская газета», 1891, № 50, 56).

Сопоставляя очерк А. Бостром «Выборщики» (1890), например, с очерком ветерана литературного народничества Н. И. Наумова «Крестьянские выборы» (1873), можно было бы показать, что при изобразительных преимуществах очерка Н. Наумова в осмыслении похожей ситуации А. Бостром проявляет больше политической глубины и свободы от иллюзий. Открылись бы и две основные линии творческой близости и влияний в произведениях А. Бостром — беллетристов-народников (Н. Наумова, Н. Златовратского и др.) и шедших своим путем писателей — будущих «знаньевцев» (Н. Гарина-Михайловского, Евг. Чирикова)…

Отчетлив сдвиг в творчестве А. Бостром в середине 90-х годов. Под воздействием марксистских идей писательница обращается к изображению расслоения деревни.

Крестьянская община, «старики» — лишь орудие в руках деревенских богатеев, кулачество «миром, как хочет, вертит». К такой мысли подводят читателя события в очерке «Филатово сено» («Самарская газета», 1896, 1, 5 и 8 декабря).

В центре очерка — разоряющийся крестьянин, один из тех, у кого дела с каждым годом идут все хуже. «Филат был маленький мужичок с выцветшими глазками, в которых застыла задумчивая грусть… Сначала, когда семья была мала, а хлеб родился хорошо, Филат перебивался кое-как. Но подошли неурожайные годы, потом холера, от которой умерла его жена… Что-то новое надвигалось, как грозная туча, на деревню… Все, что мужику нужно было продавать, все становилось дешево. Своя земля не родила, потому что никогда не видела навозу, навоз весь шел на топливо… Между тем были в деревне люди, которые богатели, несмотря на всеобщую нужду. Так, был лавочник, ссужавший мужиков деньгами под процент, поп, писарь… В длинные зимние вечера в избах складывались целые легенды о ловких проделках сельских кулаков… Не мудрено, что общее настроение коснулось и Филата…».