Валерий Лобановский. Четыре жизни в футболе

У Лигачева вновь глаза на лоб полезли:

— Валерий Васильевич, возвращайтесь с чемпионата мира и принимайте управление всем советским спортом.

-Но я ведь не журналист, — пошутил Лобановский.

— Нет, нет, — поморщился Лигачев. — Речь идет не о редакции всесоюзной газеты. Вам вполне можно доверить очень важный участок работы — контроль за развитием физкультурно-спортивного движения в стране. Подумайте...

Но Васильич был занят иными думами. Он жил футболом, а футбол жил в нем. Своими бездонными знаниями охотно делился с другими. Одно время я работал с женской командой. Останавливаться на специфике жизни дамского коллектива не стану. Бывали дни, когда вспоминалось библейское: «...и живые позавидуют мертвым...»

Я поделился с Лобановским своими трудностями. Он внимательно выслушал, как обычно, не перебивая. В этом его качестве просматривался один из сегментов «феномена Лобановского». Выдержав паузу, он спросил:

— Ты знаешь три главных заповеди уважающего себя тренера? — и, не дожидаясь ответа, продолжил: «Не услышать, не увидеть, не сказать». И еще. Когда учишь молодежь футболу, никогда не говори: «А вот в наше время было эдак». Упаси Боже в перерыве матча, если твоя команда отыграла плохо, спросить: «В чем дело? Что случилось? Во что вы, олухи, играете?» Если у тренера нет ответов на эти вопросы, ему лучше поменять профессию. Случилось то, что он обязан был предвидеть. Играют люди так, как их научили. Говорить с ребятами и девушками нужно на языке их поколения. Вспомни себя, когда тебе, молодому парню, читал нотации какой-нибудь престарелый отставник. Ты разве воспринимал сказанное? В лучшем случае ждал, пока он не выговорится.

Наставления Васильича я припомнил в 1988 году на тренировочном сборе в Новогорске. Выходя из душа, Лобановский услышал, как спартаковец Хидиятуллин, собрав вокруг себя стайку новобранцев сборной, живописует какую-то историю, сдабривая речь неформальными выражениями. Пройдя мимо ребят с каменным лицом, главный тренер поднялся к себе в номер и позвонил оттуда мне. Васильич попросил после ужина зайти к нему вместе с Вагизом. Я все сделал, как он сказал:

— Вагиз, — начал он издалека. — Скажу о себе. Виктору Александровичу Маслову в середине 60-х удалось установить в «Динамо» здоровый семейный микроклимат, который не устраивал только одного Лобановского. Будь я тогда на месте «Деда», то и дня не терпел бы такого нахала. Но времена меняются, и что интересно, мы — тоже. Я подметил: мальчишки-новобранцы ловят каждое твое слово. Неудивительно: Хидиятуллин — один из лидеров сборной. Ты уйдешь, кого после себя оставишь — матерщинников? Ты ведь грамотный парень. Зачем тебе по четыре мата через каждые два слова? Избавляйся. Я же не могу тебе при них сделать замечание. Кому? Вагизу Хидиятуллину?

Лицо спартаковца налилось краской цвета его клуба.

— Васильич, клянусь, больше не услышите.

— Да я и не слышал. Может, и померещилось...

Лобановский негативно относился к подавлению личности спортсмена, к принуждению. Он умел создать такой психологической микроклимат в команде, при котором талант созревал ускоренными темпами. Скажем, игра в первом тайме шла не по его сценарию. Большинство коллег, словно фурии, влетали в раздевалку и учиняли своим подопечным тотальный разнос. Васильич вел себя сдержанно. Чего ему это стоило, знал только он; желваки играли на скулах, но он всегда оставался непоколебимым. Сядет в кресло — слова не произнесет. В раздевалке в течение пяти-семи минут — мертвая тишина. Затем неожиданно вскочит, хмыкнет и — на выход. На лицах ребят — решимость, собранность. Носятся во втором тайме, словно угорелые. Будто играют главный матч всей своей жизни. Не только отыгрывались — побеждали. А он ведь в перерыве ничего им не сказал.

Васильич привязался к братьям Суркисам. За их отношение к команде, к себе — платил той же монетой. Его дружба с младшим — Игорем — носили трогательный характер. Они перезванивались по несколько раз вдень, перелопачивали в разговоре целый ворох тем. Васильич не возражал против того, чтобы Игорь Михайлович во время игры находился на скамейке запасных. Говорил, у Игоря — хорошая аура.

В последние годы здоровье Лобановского ухудшилось. Как определили врачи, сложился полный букет недугов. Васильич, сцепив зубы продолжал работать. Слушать не хотел о лечении. Ему предлагали пройти обследование и госпитализацию в лучших клиниках Израиля, Германии, Испании. Когда «Динамо» проводило сбор в Израиле, удалось затащить его в кабинет к местному «светилу». Тот обещал: за полторы недели один из цветков в «букете болезней» навсегда увянет. Для этого нужно было пройти курс лечения в стационаре. Уговаривали его все. Но больше других — Игорь Михайлович. Все — напрасно:

— Я не на больничной койке лежать приехал. У нас много работы. Давайте поторопимся. Обратный путь займет около двух часов. Главному тренеру не положено опаздывать на занятия — плохой пример для подражания.

К деньгам он относился бесстрастно. Меркантильности в нем не было ни на гран. Блага и комфорт его не привлекали. Он был неизлечимым... трудоголиком-идеалистом. Материальное находилось на последнем месте. Лишь однажды он признал, что, увидев в окрестностях Монреаля во время Олимпийских игр 1976 года уютный коттедж, проникся желанием построить такой же в тихом месте под Киевом. Игорь Михайлович узнал об этом и повез как-то Васильича в живописный уголок на Киевщине. Вскоре там был возведен деревянный сруб, похожий на тот, что Васильич видел в Канаде. Он с удовольствием приезжал сюда — накопившуюся усталость как рукой снимало. Когда выдавались редкие дни, а то и часы отдыха, он приглашал:

— Поехали в «деревяшку»...

Когда в команду стали стекаться легионеры, он потребовал от них знания русского языка, хотя бы на обиходном уровне. Зачем? Ведь, казалось бы, все можно пояснить на макете. Нет, ему был необходим личный контакт с игроком и увиденное в его глазах понимание поставленной задачи. И еще он ежедневно добивался от иностранцев, чтобы те прониклись атмосферой и духом динамовского клуба. Чтобы не были пришлыми ландскнехтами, а ощущали себя частицей клуба со славными традициями. Васильичу это удалось, как удавалось почти все задуманное им. По окончании выигранного в Александрии матча XI чемпионата страны, когда Лобановского уже не было с нами, Чернат, Пеев, Идахор не скрывали слез — чемпионом стал «Шахтер», победивший «Закарпатье». Почти все легионеры из дальнего зарубежья, о Белькевиче и Хацкевиче не говорю, брели в раздевалку как на Голгофу.

Каждый телефонный звонок от Лобановского я ожидал с трепетом. Особенно после интересной игры в итальянском, испанском, английском чемпионатах. Обычно Васильич начинал с «взрыхления»:

— Что нам скажет профессионал со своей дилетантской точки зрения?

Я, словно опоздавший на урок школяр, начинал в общих чертах обрисовывать увиденное накануне. Но он не давал выговориться:

— Нет, давай по линиям. Начнем с вратаря. Потом — защита, хавы и нападающие.

Приходилось возвращаться на «круги своя». Он слушал очень внимательно. Если мое мнение совпадало с его — прерывал:

— Молодец, что подметил.

К большому сожалению, подведение итогов почти всегда заканчивалось одинаково: где-то споткнусь — и сразу слышу в трубке:

— Ну, натурально дилетант. Как я тебя столько лет терплю? — из трубки доносились прерывистые гудки...