Чертов мост, или Моя жизнь как пылинка. Истории : (записки неунывающего)

Это был чудесный, гостеприимный дом старых жителей Коломны — Василия Васильевича и Елизаветы Афанасьевны. Василий Васильевич — мягкий, весь какой-то бесплотный, в прошлом работал в Питере у Фаберже и понемножку занимался своим тонким делом для знакомых. Елизавета Афанасьевна — вся порыв, всем интересовалась, а уж театр — это был ее праздник. Ее отец, начальник цеха цементного завода, страстный лошадник, натура по всему «игроцкая», увлекался лошадьми, водил компании, пел, аккомпанируя себе на гитаре, кутил и был, как я понял из намека Елизаветы Афанасьевны, в близких отношениях с графиней Келлер, местной помещицей, кстати, взявшей на воспитание Елизавету Афанасьевну. Отец Елизаветы вскоре был убит при таинственных обстоятельствах — то ли цыганами, то ли другими, случайно встреченными людьми на конной ярмарке. Единственную свою дочь Маргариту Елизавета Афанасьевна страстно мечтала выдать замуж за представителя какой-нибудь интересной интеллектуальной профессии. Но, как это бывает, — не получалось и не получилось.

Ах, Елизавета Афанасьевна! Наверное, кровь отца бурлила в ее жилах. Ей хотелось страсти, порывов чувств, чего она не могла дождаться от тишайшего Василия Васильевича. Она мне рассказывала, что иной раз, не выдержав его обычного спокойствия, она выходила из дома и некоторое время сидела на скамеечке перед домом, потом возвращалась.

— Где была? — спокойно осведомлялся муж.

— Где была, там меня теперь нет! — с гонором отвечала жена, как бы намекая этим ответом, что она была у-ух где и, главное, с кем!

Но Василий Васильевич был далек от этих мыслей, и затея вызвать у него ревность не удавалась.

У Чекалиных когда-то был хуторок на Оке, куда к ним ездили многие москвичи, в том числе и Цицин, известный селекционер. Они вспоминали о своем хуторке, как о чудесном, незабвенном времени. Это было еще тогда, когда в Оке ловились стерлядки и Чекалины делали икру.

Подружившись с Чекалиными семьями, мы нередко потом ездили из Москвы на машине в Коломну и дальше, на Оку, где когда-то был чекалинский хуторок. Теперь там ломали камень, и от прошлого ничего не осталось.

Наше семейство располагалось на ночлег на берегу Оки. Горел костер, спали мы в шалаше, ловили рыбу, и было нам всем очень хорошо.

У всех моих дом Чекалиных остался в памяти чем-то теплым, задушевным…

Когда пришла пора ставить мою пьесу, которую я закончил в 1953 году, я привез в Коломну своих режиссеров, молодых выпускников ГИТИСа — Колю Мокина и Валю Медведева. Валя отлично пел под гитару. До сих пор помню этот вечер — и русская провинция осталась у меня вечным художественным впечатлением.

Когда я прочел написанную пьесу в заводском общежитии у девушек, причем я искренне считал ее производственной драмой, она вызвала живой интерес, разные житейские предположения, выводы, догадки, а Мокин, присутствующий при этом, сказал:

— Вы написали прекрасную комедию!

— Комедию?

Что ж, комедия, так комедия!

Славно мы тогда пообщались с Мокиным и Медведевым. Нередко ездили ужинать на аэродром во Внуково, находя в этом особый шик. Сидишь на террасе — перед тобой обширное поле, огни, то взлетают, то садятся самолеты — хорошо! Помню, мы как-то ездили туда на машине тогдашнего тестя Вали Медведева, генерала. На обратном пути устроили танцы на шоссе. Нам было так хорошо, что мы заразили своим настроением и шофера, молодого мальчишку. Он сказал, что никогда не забудет этого вечера.

Мокин был талантливым режиссером, но он не проявил себя по-крупному. Был период, когда он пал окончательно, я даже подписывал какое-то ходатайство. Ему грозила тюрьма. Мы его выручали.

Валя Медведев прославился своей повестью «Баранкин, будь человеком!». Потом она была поставлена в кино, на ее основе была написана оперетта, еще где-то.

Мою пьесу они взяли в качестве своей выпускной работы по окончании ГИТИСа. Кроме того, ее захотел поставить в Театре им. К. С. Станиславского Михаил Яншин вместе с молодым режиссером Семеном Тумановым. В Ленинграде пьесу взял по старой памяти Акимов, причем он, прочитав пьесу, сразу же определил: «Восемь девок, один я. Рабочий класс. Беру».

Иосиф Виссарионович и господин Перришон

Вскоре Акимов был изгнан из Театра комедии вот по какому поводу.

Была ленинградская декада в Москве. А тогда декады были демонстрацией успехов, в том числе театральных, той или иной республики, или крупных городов, в связи с чем ожидались всяческие милости и награды.

Ленинградская декада. Александринка играет в помещении Театра сатиры. Николай Черкасов пишет письмо Сталину: «Мы понимаем, как трудно Вам выехать в Ленинград, чтобы посмотреть нас. Но мы приезжаем в Москву, будем играть в Сатире, не могли бы Вы нас посетить?».

Декада началась, прошли дни, по плану декады Александринка перешла в Малый, потом еще куда-то. Театр комедии играет «Путешествие господина Перришона» Скриба, вдруг в театр заявляется все Политбюро. Они явились с полным ощущением, что сейчас увидят Черкасова в какой-нибудь классической пьесе и с ним всю когорту славных из Александринки. Смотрят, смотрят — что такое? Что нам показывают? И гневаются. И в конце концов поднимаются и покидают театр в жесточайшем возмущении. А назавтра приказ «Правде»: пропечатать! И «Правда» заказывает статью критику Глебу Гракову, и появляется статья. Да какая! Разгромная! Руководству успели только сказать, что это была не Александринка, а Театр комедии. Все равно Акимова снимают с должности главрежа. А спектакль-то и пьеса были крайне любопытны.

Краткое содержание: два молодых человека ухаживают за молодой буржуазкой. Они порешили — друг друга за борцовский ковер не выталкивать, а предоставить все Провидению. Как будет, так и будет. Семья девушки уезжает в Швейцарию, и они за ней. Во время прогулки папа девушки оступается и чуть не летит в пропасть. Его спасает один из молодых людей. Семья не знает, как отблагодарить спасителя, и девушка в том числе. Спаситель говорит своему сопернику: «Ну? Победа за мной?» — «Подождем», — не торопится второй соискатель. И действительно, хвалы и восторги семьи начинают раздражать папу: «Ну, спас! Спас! Что тут такого? Надоело!» Через день-другой он уже готов возненавидеть своего спасителя. Тогда другой молодой человек на прогулке делает вид, что падает сам, и дает возможность папе показать свою удаль. Папа «спасает» его, и буря комплиментов обрушивается на папу. Оказывается, папа очень любит, когда его хвалят, когда он ходит в героях — и не только папа. Вообще это очень распространено — получать удовлетворение за свои подлинные или мнимые подвиги. Оказывается, и государства страдают такою же слабостью и, в частности, — наше. Сделав что-то хорошее людям, мы настойчиво напоминаем им об этом и хотим, чтобы они все время помнили бы о нашем благодеянии. Надо ли говорить, какие отношения возникают на этой почве!

Театр на Бронной

С работой над спектаклем моих молодых режиссеров обстояло так: они ставили его в Театре сатиры, он тогда помещался на Бронной. Вмешиваться в их работу не позволяла театральная этика, хотя главный режиссер театра Николай Васильевич Петров и предупреждал меня о том, что молодые люди губят пьесу. На их примере я впервые увидел, что такое режиссер, особенно молодой. Ему страстно хочется принять участие не только в постановке, нет, у него зудит рука прикоснуться к пьесе. Эта жажда творчества, грубое влезание в драматургическую стихию часто приводит к печальным результатам, что и случилось в данном случае.

Первое, за что взялась «режиссерская молодежь», — это переделка пьесы. Я, наивно доверившись, покорно следовал за ними, переписывая пьесу.

Как-то после их переделок я попробовал прочитать ее своей жене — она заплакала. Я понял: моя пьеса оказалась начисто испорченной. Получилось как у Мюнхгаузена во время его зимней поездки на санях, когда на него напали волки и один, самый большой, кинулся на лошадь сзади и, продолжая бешеную скачку, начал ее грызть. Находчивый барон не растерялся и изо всех сил стал стегать волка кнутом. По мере съедания лошади, волку, стремящемуся избегнуть ударов, ничего не оставалось, как постепенно влезть в хомут и мчаться дальше, унося сани с седоком.