Клод Моне

Вопрос об асфальтировании шоссе рассматривался на заседании муниципального совета 21 апреля. В принципе предложение ни у кого не встретило возражений. Вот только… Если уж заниматься дорогой, так замостить надо не только шоссе Руа, но и улицу О… А это будет стоить… две тысячи восемьсот франков! Где взять деньги? Частично можно использовать общественный фонд, частично провести подписку, но этого все равно не хватит…

— Даю тысячу двести франков, — заявил Моне.

10 июня начались дорожные работы.

Отныне дождем и солнцем в Живерни командовал Моне. И он во всех случаях предпочитал солнце.

Глава 26

РЕМИ

В пруду, ставшем теперь гораздо больше, цвели лилии, и жизнь продолжалась. В феврале 1902 года из Сан-Сервана пришло известие о том, что Жак Ошеде заболел. Заболел серьезно — подхватил брюшной тиф. Алиса уехала ухаживать за сыном. Моне на целый месяц остался в Живерни совсем один.

Жермена, которой уже исполнилось 29 лет, наконец-то решилась чуть отдалиться от матери и «папы Моне». Она на несколько дней уехала к знакомым в Кань-сюр-Мер. Мишель лежал, оправляясь после перелома бедра; Жан мучился смертной скукой на заводе дядюшки Леона; Моне внес пять франков [177] в фонд поддержки буров [178]. У него появился новый торговец картинами — фирма Бернхайма. Осенью Моне с болью узнал о смерти Золя [179]. Писал он главным образом побережье Сены, и каждая картина тут же уходила к покупателям за крупные суммы.

Жермена вернулась из Каня и с гордостью объявила:

— Я влюбилась! Его зовут Альбер Салеру. Он адвокат. Он тоже меня любит!

Свадьбу отпраздновали 12 ноября 1902 года.

Семейное фото, снятое по этому поводу, удалось на славу. Они все здесь — дети, внуки, дядюшки, тетушки, кузены, друзья — тесной толпой окружили Моне, все больше становящегося похожим на настоящего патриарха. Усы у него еще черные, но борода уже полностью побелела.

Чудесный снимок! Чудесный праздник!

Для любителей попировать начало XX века, когда еще и слыхом не слыхивали про холестерин, было благословенным временем. Например, по случаю Всемирной выставки Эмиль Лубе закатил банкет на 22 695 персон — именно такое количество мэров насчитывалось в тогдашней Франции. Помимо прочих деликатесов, приглашенные благополучно уничтожили 2500 литров майонеза, 500 быков и семь тысяч фазанов! Столы, установленные в саду Тюильри, протянулись на семь километров!

В Живерни, правда, гостей в тот день, 12 декабря, собралось поменьше — всего около 40 человек, но меню отличалось разнообразием, достойным Гаргантюа и Пантагрюэля вместе взятых. После закусок к столу подали тюрбо под голландским соусом или соусом из креветок — на выбор, затем следовали: жаркое из косули, жареная индейка, грудинка с мозгами, целая пирамида из раков и, в завершение обеда — но до салата, — знаменитый паштет из гусиной печенки. Кое-кто из приглашенных продолжал ощущать легкий голод? Не беда, его еще ждал десерт — горы мороженого и засахаренных орехов!

Разумеется, к отбору гостей Алиса подошла с особой взыскательностью. Чтобы удостоиться чести сидеть за ее столом, требовалось представить доказательство полной респектабельности. Отныне ничто не мешало ей возобновить связи с кругами крупной буржуазии, нравы и обычаи которой ей, урожденной Ренго — богатейшей наследницы своих родителей, были гораздо милее.

В числе прочих приглашение получила и чета Реми — владельцы великолепного парижского особняка на улице Пепиньер, а также замка Аннель в департаменте Уазы и, следовательно, солидного счета в банке. Г-жу Реми в девичестве звали Сесиль Ренго, и она приходилась Алисе младшей сестрой. В свое время она вышла замуж за Огюста Реми, который теперь превратился в импозантного старика, с элегантностью носившего цилиндр. На его волевом лице с бакенбардами а-ля Франц Иосиф по-прежнему молодо блестели глаза.

…Шел 1902 год. Пройдет чуть меньше шести лет, и Моне будет провожать Огюста Реми — своего свояка — в последний путь. Боже, какую прощальную церемонию устроят ему в церкви Святого Августина! Целый хор певчих, орган, роскошный катафалк, утопающий в живых цветах! А публика! А сборище любопытных зевак!

— Смотрите, смотрите, — шептали в толпе. — Это Моне! Тот самый, художник!

— А кто этот молодой человек?

— Это его племянник Леон Ренго.

— Вдова просто убита горем…

— Эй, глядите-ка! Это же Амар, сам шеф Сюрте!

Действительно, 11 июня 1908 года на похоронах Огюста Анри Селестена Реми присутствовали не только шеф Сюрте, но и его заместитель Бло, и комиссар квартала Мадлен Дальтрофф. Ничего удивительного — ведь он был убит! Утром 7 июня тело Огюста Реми без признаков жизни обнаружили на полу в его спальне. На шее и груди виднелись многочисленные следы ножевых ударов.

Полиция начала расследование. Одновременно ей приходилось ломать голову над раскрытием двойного убийства, случившегося неделей раньше в тупике Ронсена, в квартире Мег Штайнхель, бывшей любовницы покойного президента Феликса Фора. Тогда жертвами убийц стали мать Мег и ее старик-муж, посредственный художник по имени Адольф Штайнхель.

Старушка из тупика Ронсена умерла, подавившись собственной вставной челюстью. Огюст Реми, судя по всему, пытался оказать напавшим на него сопротивление, о чем ясно свидетельствовали состояние его одежды и следы ранений. Поначалу никакой связи между этими двумя преступлениями полиция не усмотрела.

Почему убили Огюста Реми? Из-за денег? В самом деле, этот известный биржевой маклер владел огромным состоянием, пользовался в деловых кругах большим авторитетом и, кроме того, считался своим среди заядлых театралов и любителей конных скачек.

Да, похоже, мотивом убийства является ограбление — к такому выводу пришел на первых порах следователь Альбанель. И спальня г-жи Реми явно подверглась тщательному обыску. Распахнутые дверцы шкафов, вываленное на пол белье, взломанный секретер, пустая шкатулка для драгоценностей — все говорило в пользу этой версии. Самой Сесиль в ту ночь не было дома. Она на несколько дней уезжала в Аннель, где супруги владели замком Мон-Ганеон. Полицейские Амар и Бло по горячим следам опросили всех, кто мог слышать хоть какой-нибудь шум в доме или заметить хоть что-нибудь. Допросу подверглись сын покойного Жорж Реми, его племянники Сюзанна и Леон Ренго, часто бывавшие в доме. Все впустую — никто ничего не слышал и не видел.

Ну а слуги? У лакея Томассена был выходной. Горничные? Но разве слабые женщины справились бы с крепким стариком? Привратники? Нет, невозможно. Они служили так давно, что сделались чуть ли не членами семьи. Оставались двое — дворецкий Пьер Ренар, нанятый два года тому назад, и молодой болезненного вида лакей по имени Куртуа.

— Именно я поднял тревогу! — объяснял Ренар. — Седьмого июня в восемь тридцать утра я, как обычно, понес хозяину завтрак. Отдернул шторы и тут увидел… Я сразу закричал, стал звать на помощь… Скорее, хозяин умер!

— У меня той ночью была высокая температура, — в свою очередь рассказал молодой Куртуа. — Я кашляю… Нет, с постели я не вставал и ничего не слышал.

Итак, никакого подозрительного шума, никакого следа взлома дверей, никаких разбитых окон. Орудие убийства обнаружилось здесь же, в туалетной комнате Огюста Реми. Им послужил один из его собственных приборов столового серебра! Значит, убийца хорошо знал, где что лежит, и вообще чувствовал себя здесь как дома! Значит, искать следует среди родных и близких — к такому убеждению пришел комиссар Дальтрофф.

До дня похорон, на которые, как мы уже знаем, приезжал и Моне, расследование практически топталось на месте. Алиса, судя по всему, так и не покинула Живерни — во всяком случае 11 июня в церкви Святого Августина ее не видели. Возможно, она так и не смогла преодолеть в себе неприязнь к деверю и заглушить воспоминания о том времени, когда жизнь вынуждала ее обращаться к Огюсту Реми за денежной помощью — хоть небольшой. Он ей, правда, не отказал, но более чем прозрачно намекнул, что подает милостыню…