Атаман Платов

Предполагал, конечно. Ведь с точки зрения военного министра, его заслуги «по всей истине достойны тех отличных воздаяний, коими от монарших… щедрот украшаются блестящими доблестями среди верных слуг… и бесстрашных защитников Отечества».

Однако Александр I наградами не бросался. Тем более в период отступления русской армии.

Рескрипт Александра I, датированный 28 июля, Барклай де Толли получил примерно 2 августа. Прочитав его, он не сразу сел отвечать своему государю, а, как видно, почти через две недели. Поэтому может возникнуть вопрос: как мог военный министр позволить себе так долго не информировать императора о деле, которое сам же и возбудил? Похоже, ему было известно об отъезде государя из Москвы в Петербург, а затем в Финляндию для переговоров с наследным шведским принцем в Або. Поэтому не было необходимости спешить с ответом, как не имело смысла и отправлять атамана на встречу с царем. Но в то же время он не мог держать его при себе без дела. Военный министр приказал Платову командовать арьергардом. И Матвей Иванович ценой чрезвычайного напряжения сил и больших потерь успешно справился с поставленной задачей.

14 августа Барклай де Толли сообщил императору о поездке Платова в Петербург, но в течение двух последующих дней тот продолжал командовать арьергардом: Платов отправился в путь лишь по прибытии в армию Кутузова. А это значит, что атаман ни одного шага не мог сделать, не согласовав его с новым главнокомандующим.

18 августа Платов в сопровождении многочисленной свиты покатил в легкой коляске на свидание с императором, но не в Петербург, как предписывал Барклай де Толли, а в Москву, где государя не было. Кутузов, только что прибывший из столицы, конечно, не мог не знать об этом. А потому версию официальной цели поездки надо сразу же поставить под сомнение.

Утром 22 августа Платов прибыл в Москву и остановился в доме генерал-губернатора Федора Васильевича Ростопчина.

Ф. В. Ростопчин — Александру I,

23 августа 1812 года:

«Платов приехал вчера утром, предполагая, что Вас встретит здесь. Сегодня вечером он уехал обратно к войскам. Народ, узнав, что он остановился у меня, собрался в большом количестве, желая его видеть. Он сообщил известия о состоянии войск, и толпа разошлась, чрезвычайно довольная им…»

Ни о чем другом Ростопчин Александра I не информировал, хотя и знал, что Платов прибыл в Москву якобы для того, «дабы иметь более средств для посылки приказаний казакам, от которых требовалось поголовное вооружение». Осведомленность генерал-губернатора о действительной цели приезда атамана не вызывает сомнений, она подтверждается документами.

22 августа Платов отправил в Новочеркасск «решительное предписание» Андриану Карповичу Денисову, в котором потребовал, «чтобы все снаряженные из Войска служилые отставные чиновники и казаки и, словом, все приуготовленные к ополчению при тех самых господах генералах и полковниках, кои назначены, высланы были по получении сего в 24 часа в поход» и следовали «прямейшими дорогами к Москве форсированно, без роздыхов, делая не менее шестидесяти верст в сутки». По мере приближения к старой столице войсковые начальники должны были «разведывать о месте нахождения армии и идти для соединения с оной». Атаман не знал, как развернутся события после предстоящего генерального сражения и где должны искать его «господа генералы, кои назначены будут» командирами отрядов ополчения. Потому-то маршрут и был свободный — «прямейшими дорогами к Москве».

Надо сказать, что Платов, хотя и «объяснился обо всем подробно в рассуждении ополчения» с московским генерал-губернатором, но свое «решительное предписание» в донскую столицу отправил все-таки вопреки царскому манифесту 18 июля 1812 года, исключавшему Дон из числа губерний, в которых высочайше разрешалось проявлять «вооруженный патриотизм». Предпринимая этот ответственный шаг, он должен был получить на то согласие Кутузова и условиться с графом Ростопчиным о сохранении в тайне несанкционированных действий.

Надо отдать должное Ростопчину. Он сообщил Александру I только о том, что Платов надеялся встретить его в Москве. В воспоминаниях же граф вообще исключил мысль о предполагавшемся якобы свидании атамана с царем, зато написал о том, как предводитель донских казаков энергично хлопотал об организации войскового ополчения, «принимал и отправил многих курьеров».

Вполне убедительно мнение историка А. Н. Попова, написавшего более столетия назад: «Поездка Платова в Москву с той целью, чтобы сделать распоряжения о донском ополчении, показывает, что князь Кутузов желал сохранить оное в глубокой тайне». Замечу, что эта тайна вполне вписывается в сферу последующих «хитростей» фельдмаршала. Эта секретность и породила представление о том, что ополчение на Дону формировалось по инициативе «снизу». На деле инициаторами его по праву следует признать М. И. Платова и М. И. Кутузова — в равной мере.

В заключение приведу одно любопытное свидетельство весьма осведомленного современника, каким был Сергей Николаевич Глинка, «тогдашний историограф Дона», связанный личной дружбой с Матвеем Ивановичем Платовым. Вот о чем поведал он в своих «Записках о 1812 годе»:

«Коленкур и себя, и властелина своего обманывал, когда говорил, что будто бы война турецкая истощила Войско Донское и будто бы Дон опустел и обессилел. Кутузов и Платов знали об этой молве и разыгрывали притворную ссору…»

«Громкая весть» об этой ссоре разнеслась по Москве в тот день, когда донской атаман прискакал на дачу к графу Ф. В. Ростопчину. Может, сам Матвей Иванович и распространил ее по заданию главнокомандующего. Во всяком случае, свидетельство С. Н. Глинки подтверждается целым радом обстоятельств, не выпадающих из логики последующих событий.

«Ныне много у нас таких, которые любят заниматься донскими историями». Специально для них: версию С. Н. Глинки принимаю лишь как гипотезу, позволяющую поразмышлять над некоторыми эпизодами из боевой биографии М. И. Платова.

Думаю, главной целью поездки Платова со свитой в Москву и было распространение слухов о ссоре атамана с главнокомандующим, чтобы отвлечь внимание неприятеля от Донского ополчения. Весть об этом достигла Петербурга, а еще позднее долетела до Наполеона. Но об этом речь еще впереди…

Вечером 23 августа Платов отправился в армию. Провожал его Глинка. Остановились на Поклонной горе. Кипело в бокалах донское искристое вино. Лил дождь. Атаман был без фуражки.

— Матвей Иванович, дождь холодный, — сказал Глинка.

— Такие ли бури шумели над моей головой, Сергей Николаевич! Поговорим еще. Сердце у меня притомилось, а сердце вещун. Может, видимся в последний раз… Будет Дон счастлив и без меня. Знаю, что и там не все меня жалуют. Я давно служу, многое видел, а Бог знает, каково пробиваться и за себя, и за других. Жизнь — бедовое дело. Завидуют блеску, а что под ним?

Помолчав, Платов добавил:

— Сергей Николаевич, в Москве много бедняков, пишите о них, буду помогать. Но чтобы ведали про то только я и вы… Прощайте.

И покатил.

Вечером 25 августа Платов вернулся в армию и на следующий день принял участие в знаменитом Бородинском сражении. Но об этом через несколько страниц: армия еще не дошла до поля русской славы. Последуем за ней в арьергарде с казаками.

Накануне

11 августа 1812 года северная столица, обеспокоенная двухмесячным отступлением западных армий, провожала Кутузова спасать Россию. Среди провожающих был любимый племянник полководца, который спросил его:

— Неужели вы, дядюшка, надеетесь разбить Наполеона?

— Разбить? Нет, не надеюсь разбить! А обмануть — надеюсь!

Из этих слов не следует вывод о том, что новый главнокомандующий заранее отказывался от активного военного противоборства с Наполеоном. Но стремление перехитрить опасного противника отличает все его действия от вступления в должность до изгнания французов из России. И в осуществлении этой тактики заметную роль Кутузов отводил донским казакам и их атаману Платову.