Поход в Россию. Записки адютанта императора Наполеона I

Наполеон понимал всю угрожавшую ему опасность. Он мог избегнуть ее; рассвет еще не показывался. Он свободно мог избежать гибельной битвы, немедленно отправившись с Евгением и своей гвардией в Оршу и Борисов; там он соединился бы с 30 тысячами французов Виктора и Удино, с Шварценбергом, со всеми вспомогательными отрядами и на следующий год мог снова появиться грозным!

Семнадцатого ноября, до рассвета, он вооружился, вышел и сам, пешком, во главе своей Старой гвардии, начал поход [221]. Но он пошел не к Польше, своей союзнице, не к Франции, где все еще был родоначальником новой династии и императором Запада. Он сказал, выхватив шпагу:

— Довольно быть императором, пора стать генералом!

Он повернулся к 80 тысячам неприятеля, обращая на себя весь его натиск, чтобы избавить от него Даву и Нея и вырвать этих двух военачальников из центра России, который, казалось, закрылся за ними.

Когда рассвело, показались русские батальоны и батареи, заслонившие горизонт с трех сторон — перед нами, направо от нас и позади, а с другой стороны, Наполеон со своими 6 тысячами гвардейцев храбро вступивших в середину этого ужасного круга. В то же время Мортье, в нескольких шагах перед императором, развернул вдоль всей огромной русской армии свое войско, в котором оставалось 5 тысяч человек.

Целью их было защитить правую сторону дороги от Красного до большого оврага, по направлению к Стахову. Стрелковый батальон Старой гвардии, расположившись в каре, возле большой дороги, служил опорой левому флангу наших молодых солдат. Справа, по снежной равнине, окружавшей Красный, остатки гвардейской кавалерии, несколько орудий и 1200 лошадей Латур-Мобура (потому что со времени выхода из Смоленска холод убил или разогнал около пятисот из них) заменяли собой батальоны и батареи, которых не было во французской армии.

Артиллерия Мортье была подкреплена батареей, которой командовал Друо, один из тех доблестных людей, которые думают, что перед долгом все должно преклоняться, и способны приносить самые героические жертвы!

В Красном остался Клапаред [222]: он с несколькими солдатами охранял раненых, обоз и обеспечивал отступление. Принц Евгений продолжал отступать к Лядам. Сражение, бывшее накануне, и ночной переход нанесли окончательный удар его армии: его дивизии еще были сплочены, но могли только умереть, а никак не сражаться!

Между тем Рогэ был призван из Малиева на поле битвы. Неприятель ввел свои колонны в это село и заходил все далее справа, стараясь окружить нас. Тогда началась битва. Но какая битва! Император не обнаружил ни внезапного вдохновения, ни неожиданного проявления своего гения. Он не мог нанести одного из тех бесстрашных ударов, которые заставляли счастье служить ему и вырывали победу у ошеломленного и опрокинутого неприятеля. Все движения русских; были свободны, наши же стеснены и этот гений атаки был принужден защищаться!

Вот тут-то мы и увидели, что слава — не простой звук; что это действительная и вдвойне могущественная сила, благодаря той непреклонной гордости, которую она внушает своим любимцам и той робости, которую она вызывает у тех, кто осмеливается атаковать ее. Русским надо было только продвигаться вперед, даже без огня; достаточно было их количества; они могли опрокинуть Наполеона и его слабое войско; но они не осмеливались напасть на него! Один вид завоевателя Египта и Запада наводил на них страх! Пирамиды, Маренго, Аустерлиц, Фридланд, целая армия побед, казалось, вставала между ним и всеми этими русскими. Можно было подумать, что этот покорный и суеверный народ видел в славе нечто сверхъестественное; что он не считал возможным для себя приблизиться к нашей армии, думал, что ее можно атаковать и достать только издали; что, наконец, против Старой гвардии, против этой живой крепости, против этой гранитной колонны, как ее окрестил Наполеон, люди были бессильны и что ее могут разрушить одни пушки!

Они пробили широкие и глубокие бреши в рядах Рогэ и в Молодой гвардии; но они убивали, не побеждая. Эти молодые солдаты, из которых половина не была в сражении, умирали в течение трех часов, не отступая ни на один шаг, не сделав ни одного движения, чтобы укрыться от смерти и не имея возможности самим наносить смерть, так как пушки их были разбиты, а русские находились вне ружейного выстрела.

Каждая минута усиливала неприятеля и ослабляла Наполеона. Пушечные выстрелы и донесения Клапареда говорили ему, что позади него и Красного Беннигсен захватывает дорогу на Ляды и путь его отступления. На западе, на юге, на востоке сверкали неприятельские огни. Свободно можно было вздохнуть только с одной стороны, которая оставалась незанятой, это на север, к Днепру; туда вела возвышенность, у подошвы которой находился император, занимавший большую дорогу. Вдруг оказалось, что весь пригорок занят пушками. Они поместились над самой головой Наполеона; они в одно мгновение разнесут его. Его предупредили об этом. Он с минуту посмотрел туда и сказал только следующее:

— Ну, пусть один батальон моих стрелков захватит их! И тотчас, не думая больше об этом обстоятельстве, он снова стал беспокоиться о Мортье и его опасном положении.

Тогда, наконец, появился Даву, пробившийся сквозь массу казаков, которых он поспешно разгонял по пути. Завидев Красный, солдаты этого маршала покинули свои ряды, и бросились через поля, чтобы обойти правую линию неприятеля, из-за которой они показались. Даву и его генералы смогли выстроить их в ряды лишь в Красном.

Первый корпус был спасен [223], но в то же время мы узнали, что наш арьергард в Красном не может больше защищаться; что Ней, быть может, еще в Смоленске и что надо отказаться от мысли дожидаться его. Однако Наполеон колебался: он не мог решиться на такую огромную жертву.

Но в конце концов, когда все погибало, он решился; он позвал Мортье и, сердечно пожимая ему руку сказал:

— Нельзя больше терять ни одной минуты, неприятель окружает меня со всех сторон. Кутузов уже может дойти до Ляд, даже до Орши и последнего изгиба Днепра раньше меня, поэтому я немедленно отправляюсь со своей Старой гвардией, чтобы занять этот путь. Я оставляю вам Даву; но вы оба должны употребить все усилия, чтобы продержаться в Красном до ночи, после чего соединитесь со мной.

И с сердцем, исполненным скорби за Нея, и охваченный отчаянием при мысли, что покидает его, он медленно удалился с поля битвы, прошел Красный, в котором еще раз остановился, и прочистил себе путь в Ляды.

Мортье хотел исполнить приказ, но гвардейцы-голландцы [224] потеряли в эту минуту треть своего состава и оставили важную позицию, которую защищали, и неприятель тотчас же прикрыл своей артиллерией отбитую» у нас позицию. Рогэ, поражаемый огнем этой артиллерии, думал, что будет в состоянии заставить ее замолчать. Направленный им против русской батареи полк был отбит. Второму же полку, 1-му стрелковому [225], удалось добраться до середины русских. Два кавалерийских пока не испугали его. Он продолжал продвигаться вперед, поражаемый картечью, пока третий русский полк не уничтожил его: Рогэ смог спасти всего 50 солдат и 11 офицеров!

Этот генерал потерял половину Своих войск. Было два часа, и он все продолжал удивлять русских своей непоколебимой стойкостью, когда, наконец, последние, сделавшись более храбрыми после отъезда императора, стали так теснить, что Молодая гвардия, сжатая со всех сторон, не могла ни стрелять, ни двинуться назад.

К счастью, несколько взводов, собранных Даву, и появление другой толпы отступавших его солдат отвлекли внимание русских. Мортье воспользовался этим. Он приказал 3 тысячам человек, оставшимся у него, отступать шаг за шагом перед 50 тысячами неприятелей.

— Солдаты, вы слышите! — закричал генерал Делаборд [226]. — Маршал приказал идти обыкновенным шагом! Солдаты, шагом!