Разбитая музыка

11.

За те недели, что прошли в поисках жилья, мы с Фрэнсис вконец измучились. И тем не менее, весь наш результат — это ноющие от усталости ноги, расстроенные нервы и огромный счет за бензин, потому что нам приходилось постоянно колесить из конца в конец огромного Лондона. Мне уже начинает казаться, что моя затея безнадежна, когда боги вдруг вознаграждают нас, проявив немного олимпийской щедрости. Одна из подруг Фрэнсис, актриса, на целый сезон уезжает работать в Эдинбург. Ее зовут Миранда, и она снимает комнату на последнем этаже дома в Бэйсуотер. Зная о нашем затруднительном положении, она позволяет нам пожить пару месяцев в своей комнате, которая в ее отсутствие будет пустовать.

Мы проезжаем через Гайд-парк и останавливаемся около элегантного дома на Барк-плейс, неподалеку от Бэйсуотер-роуд. Это шикарный дом, и мне трудно представить себя даже просто входящим в него, не говоря уж о том, чтобы в нем жить. Когда-то дом принадлежал лорду и леди Даннетам (мне неизвестно, кто это такие), но теперешняя его хозяйка — оперная певица по имени Пенни. В доме четыре этажа с большими просторными комнатами, наполненными скульптурами и картинами, правда, наша комната на верхнем этаже — самая маленькая. В парадной гостиной на первом этаже стоит большое пианино (к счастью, настроенное), а двустворчатые окна до самого пола выходят в маленький сад, где растет огромное буковое дерево. Окна нашей спальни смотрят прямо в гущу верхних ветвей этого чудесного дерева, и легко представить себе, что ты живешь прямо в его кроне. Наверное, это самое зеленое место из всех, где мне доводилось жить до этих пор. Бэйсуотер — это самый центр Лондона, мы будем жить в минуте ходьбы от Гайд-парка, а также магазинов и ресторанов на Куинсвэй, главной артерии города, на которой жизнь бьет ключом круглые сутки. Короче говоря, это отличное место для пары, которая хочет жить и работать в мегаполисе, и ощущать на себе его чары. Греки, русские, турки, итальянцы, индийцы и пакистанцы — все сосуществуют в этом бурлящем котле красочной уличной жизни. Здесь есть казино, круглосуточный супермаркет и, говорят, один-два высококлассных борделя. Вот в этом месте мы и будем жить в ближайшее время. Мне кажется, что это невероятное везение — попасть сюда, пусть и ненадолго. Поскольку последнее время мы не могли планировать жизнь дольше, чем на неделю, два месяца кажутся вечностью. Но мы не можем позволить себе долго толочь в ступе воду. Что-то должно произойти, и, слава богу, у Стюарта есть план.

Мы собираемся записать две его песни: «Nothing Achiving» и «Fall Out». При этом я буду играть на гитаре и петь, а Стюарт будет играть на ударных, а также исполнять большую часть партии гитары, потому что у него получается лучше, чем у Генри. Потом мы планируем размножить свою запись на фабрике RCA в Дареме и вручную разнести тираж по музыкальным магазинам. Такой напор и такая находчивость Стюарта вдохновляют меня, представляя собой явный контраст с постоянным трусливым откладыванием, таким характерным, как мне казалось, для звукозаписывающей индустрии того времени. Для меня энергия Стюарта — настоящий глоток свежего воздуха, и я заражаюсь этой энергией, хотя музыка, которую мы будем играть, не очень мне близка.

Мы устраиваем небольшую фотосессию на крыше временного жилища Коуплендов в Мэйфэйр. Стоит пасмурный февральский день, на улице пронизывающий холод. Стюарт и Генри смотрятся в своих темных очках не то хулиганами, не то кретинами. Что касается меня, то я выгляжу угрюмым и хочу, чтобы все закончилось как можно скорее.

Примерно в это время я впервые встречаюсь с Майлзом Коуплендом, человеком, который станет нашим менеджером, вдохновителем и продюсером. Майлз Эйкс Коупленд III — самый старший из братьев Коупленд. Этот внушающий трепет, умный, самоуверенный и очень серьезный человек еще тогда считался резким, высокомерным и беспощадным. Он сразу понравился мне, хотя прошел еще год, прежде чем он запомнил мое имя и начал принимать какое-либо участие в моей карьере. В то время он был занят чем-то другим. Для того, чтобы понять что-то о Майлзе, и, в общем-то, об остальных братьях Коупленд, важно узнать немного об их отце, Майлзе-старшем (вдохновителе психологической военной кампании, которая развернулась в квартире на Мэйфэйр). Майлз-старший, один из отцов-основателей ЦРУ, был тайным агентом на таких ответственных участках, как Ливан, Сирия и Египет, работая в Управлении стратегических служб, организации, из которой после войны образовалось Центральное разведывательное управление. По его собственному признанию, ему приходилось свергать правительства, давать санкции на политические убийства и служить «кукловодом» многих фиктивных и коррумпированных режимов по всему Ближнему Востоку. Он уволился из разведки и занялся политикой, лоббируя интересы Вашингтона, а также написанием книг о таинственном и запутанном мире разведки. Ким Филби, английский предатель и советский шпион, был другом семейства Коуплендов, а также их соседом в пригороде Бейрута, где Коупленды одно время жили. Стюарт всегда намекал, что Филби был объектом наблюдения и подозрений своего отца еще задолго до того, как начал работать на Россию, но моя любимая история о Майлзе-старшем — вот эта.

Когда в 1947 году в пещере неподалеку от древнего поселения Кумран были найдены свитки Мертвого моря, их прислали в офис ЦРУ в Дамаске. Майлз-старший и его коллеги-шпионы ничего не могли разглядеть в тесном, плохо освещенном помещении офиса, поэтому они взяли первый из подвернувшихся им свитков и отнесли его на крышу здания, чтобы получше разглядеть. Но не успели они развернуть таинственный двухтысячелетний документ на ровном, выжженном солнцем бетоне, как порыв сильного ветра вырвал свиток у них из рук, и хрупкий пергамент взлетел над крышами Дамаска, где и рассыпался без следа на миллион маленьких кусочков. Майлз-старший и ребята из ЦРУ вернулись в офис в некотором замешательстве. После этого драгоценные свитки были переданы в более бдительные и осторожные руки профессиональных археологов. Мне всегда не давала покоя мысль, что же было написано на том свитке. Майлз-старший растил и учил своего старшего сына в надежде сделать из него бизнесмена, желательно, нефтепромышленника, и Майлз-младший стал бы им, если бы не заболел рок-н-роллом, руководя местной музыкальной группой в Бейруте, где его младший брат, Стюарт, был ударником. После того как семья Коуплендов переехала в Лондон, Майлз с переменным успехом занимал должность импресарио в таких музыкальных коллективах, как Wishbone Ash, Caravan и Climax Blues Band.

Как старший отпрыск династического клана, Майлз Эйкс Коупленд III неудержимо стремился создать империю, которая включала бы в себя управленческие кадры, гастрольные агентства, издательства и звукозаписывающие компании. Предполагалось, что все эти учреждения будут представлять собой нечто единое и сплоченное, спаянное общей идеей и обладающее корпоративным духом, так или иначе свойственным всем империям. Именно благодаря этой деятельности Майлза стала возможной запись двух песен Стюарта, которая предстоит нам в ближайшее время.

Вечный оптимист, Майлз собрался с силами и сделал эффектный прорыв в мир бизнеса, а к моменту нашей первой с ним встречи уже добился определенных результатов. У него появился скромный офис в Dryden Chambers неподалеку от Оксфорд-стрит, где он руководил целым букетом маленьких многообещающих групп, играющих панк-рок, в том числе Chelsea и Cortinas, a также более солидной группой из Депфорда под названием Squeeze. Кроме того, он предоставил офис официальному хроникеру панк-рока Марку П., редактору SniffingGlue, который собирался со временем стать артистом. Планы Стюарта переквалифицироваться в джаз-рокового музыканта, в общем-то, не интересовали Майлза. В тот момент он задумал записывать и издавать тех, кого считал по-настоящему перспективными: Chelsea, Cortinas и Марка П.

— Послушай, Стюарт, — кричал он, по своему обыкновению, в нос и сильно растягивая слова, причем достаточно громко, чтобы его было слышно в коридоре, за дверями офиса. — Джин Октобер — это я понимаю. Конечно, он не станет петь за просто так, но он владеет этим уличным стилем, он настоящий панк-рокер. А у тебя в группе — этот парень, как его, Смиг? Он ведь, черт возьми, джазовый певец.