Лукреция Борджа

На мосту Кастель Тедальдо лошадь Лукреции, испугавшись артиллерийского залпа, поднялась на дыбы и едва не сбросила ее. Конюшие, бросившиеся было ей на помощь, увидели, как она, легкая, словно птичка, плавно соскользнула с крупа лошади и изящно опустилась на землю. Герцог велел привести другую кобылу — не столь норовистую и не боящуюся канонады. Это происшествие могло поставить Лукрецию в неловкое положение, однако она с честью из него вышла; ее улыбка пленила всех феррарцев, принимавших участие в церемонии, — священнослужителей, ученых, дипломатов, литераторов, полководцев, а также шутов и скоморохов.

Под непрекращающийся грохот пищалей кортеж въехал в ворота Кастель Тедальдо, оставив позади крепостные стены, и проследовал по улицам, где чередовались триумфальные арки и помосты, где разыгрывались сценки на мифологические сюжеты. Слыша на протяжении всего пути крики «виват!», новая герцогиня поняла, что одержала личную победу. Уже темнело, когда кавалькада наконец достигла дворца Эркуле (ныне — здание мэрии). Две бронзовые статуи, изображавшие Николо III и Борсо, стояли по обе стороны въезда во двор (они будут разрушены в 1796 году армией Бонапарта). Как только Лукреция спустилась с лошади, лучники Эркуле и Альфонсо по традиции завладели свадебным балдахином. Считалось, что он приносит счастье. Дети в костюмах ангелов прочли ей эпиталаму.

В сопровождении Альфонсо она поднялась по лестнице, на ступеньках которой выстроились законные и внебрачные дети дома д'Эсте, среди которых были Альберто, Никкола, Бьянка ди Сан-Северино, Диана Угуччоне ди Контрари, Пико делла Мирандола, Лукреция Бентивольо, Джулио, Ферранте и Сиджизмондо. В кругу знати в большом зале, завешенном коврами герцогини Элеоноры, Изабелла д'Эсте, одетая в свой знаменитый костюм, «вышитый знаками музыкальных пауз», провела брата и невестку к их тронам. К супругам приблизилась когорта гуманистов, прибывших воздать почести своей государыне: Никколо Марио Паникат вознес Лукрецию выше Елены, «поскольку она — женщина несравненного целомудрия», Челио Кальканьини, друг. Эразма, сравнил ее с Венерой, Пеллегрино Пришано уподобил папу святому Петру, наконец, Ариосто, которому тогда было двадцать семь лет, восславил Лукрецию и поздравил Феррару с тем, что она завладела таким сокровищем, «без которого Рим ничего не стоит».

Звуки трубы возвестили об окончании вечера. Эркуле сопроводил невестку и сына в их апартаменты. Альфонсо, отрицательно относившийся к традиционным подшучиваниям у брачного ложа, прогнал сестру, братьев и друзей, угрожая им шпагой. Он самолично закрыл двери и вернулся в брачные покои, готовый выполнить пожелание Александра VI — «спать с синьорой Лукрецией».

На следующий день Изабелла и ее приближенные долго ждали, пока двери откроются, чтобы совершить «ритуал пробуждения» — обычный предлог для того, чтобы пускаться в самые фривольные рассуждения вокруг брачного ложа. Проходили часы, засовы оставались на месте, и маркиза Мантуанская, любившая, как и ее свита, развлекаться легкомысленными речами, постановила, что «эта свадьба — нерадостная».

Эркуле не разделял ее мнения. 3 февраля он пишет своему послу письмо, предназначенное для святого отца и заканчивающееся так: «Этой ночью дон Альфонсо и донна Лукреция соединились, и мы полагаем, что оба остались этим удовлетворены». Папа и герцог располагали информаторами, уверявшими, что «Альфонсо проявил себя как галантный муж, трижды засвидетельствовав супруге свое почтение». К полудню Лукреция согласилась принять послов, дам и родственников, и все без исключения «пытались отыскать на ее лице следы одержанной мужем победы». Тщетно. Теперь она была уверена, что нравится своему супругу, однако ее деликатная натура не позволяла ей выказывать ни малейшего удовлетворения, и любопытствующей публике осталось лишь созерцать ее персону в ореоле спокойствия.

Филипп де ла Рош, выполнявший роль верного рыцаря на время торжеств, подошел к «крестнице» своего короля, чтобы пригласить ее спуститься в парадные залы. Лукреция была ослепительна в своем платье из ярко-фиолетового бархата, ее роскошные волосы, перевитые лентами, были распущены по плечам; она заняла свое место под балдахином, чтобы руководить празднеством. Однако толпа гостей была столь плотной, что никто не мог танцевать, а некоторые даже упали в обморок. Бонавентура Пистофило, личный секретарь Альфонсо, писал по этому поводу: «Синьора Лукреция красива и внешность имеет приятную, ее любезные манеры всегда приятны, а слова — учтивы». Бернардино Дзамботто проявил большую проницательность: «У нее очень красивое лицо, натура импульсивная, однако стыдливая и целомудренная. Все ей рады, поскольку надеются, что она сделает много хорошего для города благодаря могуществу папы, который очень ее любит»; что касается Каньоли ди Парма, он описывал «ее белую шею, красивую и приятно округлую, ее голубые глаза, совсем как в трактатах о красоте»³.

Если вся Феррара была благосклонно настроена к Лукреции, то Изабелла д'Эсте и ее окружение не сложили оружия, о чем свидетельствует письмо находившейся у нее на службе маркизы ди Кротоне:

Красоту новобрачной нельзя назвать совершенной, хотя она грациозна и соблазнительна, но моя госпожа Изабелла, по мнению наших, а также людей из свиты герцогини Феррарской, — по-прежнему самая прекрасная и настолько превосходит красотой молодую, что если бы последняя могла это предвидеть, она совершила бы свой въезд при свете факелов. Безусловно, государыня Мантуанская затмевает всех прочих женщин. Итак, мы одержали победу⁴.

Не будем лишать дам удовольствия съязвить. С позволения Изабеллы Мантуанской будет сказано, что изображения Лукреции на медалях начала XVI века подтверждают те определения — venusta, gentile, grazioza, amabile [34], которые давали ей современники. Она волнует, она очаровывает, но не величественностью и не классической красотой, а переполняющим ее стремлением к счастью.

Она любила повторять: «Никогда не надо ни беспокоиться о завтрашнем дне, ни сосредоточиваться на грустной стороне жизни; надо хранить о прошлом лишь сладостные воспоминания»⁵.

Чтобы каждый мог повеселиться вдоволь, Александр VI отложил пост, благодаря чему в Ферраре — одном из самых процветающих городов Европы — целую неделю продолжались празднества. Эркуле не жалел денег. Художникам Фино и Бартоломео Брешани поручили расписать и позолотить кареты, предназначенные для дам, целая армия артистов участвовала в публичных спектаклях, поставленных Панидза-то и Пиццибечеари, ступеньки для тысячи зрителей были покрыты зеленым длинноворсовым бархатом. Фоном для торжеств служил Дворец правосудия, где Эркуле при помощи Ариосто, Строцци и Кальканьини велел устроить зрительный зал. Там должны были играть Плавта на латыни: «Эпидик», «Бакхиды», «Хвастун», «Купец», «Казина». Костюмы из шелка стоили 25 тысяч дукатов.

«Мой отец, — рассказывает Изабелла, — продемонстрировал нам костюмы, подготовленные для пяти пьес; он подчеркнул, что одежда эта послужит всего один раз сотне актеров, мужчин и женщин и что, по его мнению, театр составляет славу Феррары».

Первая комедия была сыграна 3 февраля. Лукреция в сопровождении Изабеллы и Элизабетты Урбинской вошла в охваченный нетерпением зал. Здесь было тепло и роскошно. Зеленые, красные, белые ткани покрывали стены, на них выделялись эмблемы Церкви, французского дома, принцев Феррары, Гонзага, Монтефельтро и Борджа; на последней отныне изображался бык рядом с белыми орлами дома д'Эсте. «Зал и сцену освещало такое количество светильников и канделябров, что отовсюду были видны самые мелкие детали, поэтому комедию играли в полной тишине, и никто не пожаловался на то, что ужинать придется с опозданием», — отмечал летописец. Изменения в планировке позволили расставить свечи вокруг подмостков.

Герцогиня Урбинская и маркиза Мантуанская были рядом с Лукрецией, и ей было ведомо, что все присутствующие ее рассматривают; те, что постарше, сравнивали ее с герцогиней Элеонорой, те, что помоложе, — с герцогиней Анной Сфорца и в особенности с Изабеллой, ее блестящей золовкой. Последняя тем временем не слишком одобрительно отзывалась о совершенстве стихов, об игре актеров, которой, по ее мнению, не хватало непринужденности. Эту даму, склонную высмеивать все и вся, раздражал восторг ее новой родственницы, и она стремилась его поубавить. Эта небольшая перепалка весьма развлекла гостей. В другие вечера нечто подобное повторилось на концерте, когда Альфонсо играл свою партию на виоле в сопровождении ансамбля шести музыкантов, или во время странных развлечений, вроде пантомимы, где пастухи со своими обезьянками-пастушками и пастушки со своими обезьянами-пастухами отплясывали куранту [35] и приветствовали друг друга пируэтами, или когда античные боги спускались с небес, или когда устраивали фейерверки или бои драконов…