Наркомпуть Ф. Дзержинский

— Я очень рад встретиться с вами, — с улыбкой произнес Ильин, уже немолодой человек с проседью на висках.

— Рады? — с лукавинкой прищурился Дзержинский. — Посмотрим… Скажите, почему вы в своем отзыве на книгу Янушевского ссылаетесь на девятилетний срок службы шпал. Мне кажется, что эта цифра неверна. Будет досадно, если из-за одной этой ошибки кто-то попытается опорочить вашу в целом правильную критику. Откуда вы взяли эту цифру?

— Из доклада отдела пути, — с некоторым беспокойством ответил Ильин.

— Нет, в докладе другая цифра. Посмотрите.

Нарком взял со стола и протянул ему папку с докладом.

Ильин быстро нашел нужное место и стал вчитываться в текст. После некоторого размышления на лице его появилось выражение растерянности.

— Я ошибся, — со вздохом признался он. — Смешал два близких понятия. Средний срок нахождения шпал в пути я принял за средний срок службы шпал. Прошу прощения… Железнодорожник я сравнительно молодой…

— Как это молодой? — удивился Дзержинский. — Когда я пришел в НКПС, вы уже здесь работали. Разве вы не выдвиженец из депо или мастерских?

— Нет, я по профессии металлист. Много лет работал слесарем на заводах. Еще до революции закончил техническую школу, служил техником. А после Октября партия направила меня в ВСНХ, затем в ЦК профсоюза металлистов.

Вошедший в кабинет секретарь сообщил, что звонит редактор «Гудка». Нарком взял трубку, послушал и сказал:

— Выход 1000-го номера нашей газеты, конечно, радостное событие. Но я не хотел бы ограничиться обычным приветствием в торжественном тоне. Мне хотелось бы в нескольких деловых строках поставить перед газетой и ее рабкорами большую задачу — борьбу с бесхозяйственностью, борьбу за поднятие доходности транспорта. Это теперь — самое важное. До сего времени рабкоры сосредоточивали свое внимание па мелочах транспортного быта. А я попрошу их активно заняться разбором финансовой и производственной деятельности своих предприятий. Я был бы очень рад, если бы «Гудок» направил огонь рабкоровской критики на борьбу с бесхозяйственностью. Вы согласны со мной? Тогда я сегодня же пришлю такую заметку.

Дзержинский положил телефонную трубку и сделал пометку на листке настольного календаря. Затем спросил Ильина:

— Вы давно в партии? А в НКПС как попали?

— В партии с 1910 года. Когда была мобилизация коммунистов на транспорт, меня перебросили в НКПС комиссаром отдела тяги. Вопросы локомотивного хозяйства я, как металлист, быстро изучил, а что касается путевого хозяйства — тут еще слабоват. И вот допустил ошибку.

— Значит, вы техник по образованию. Это — хорошо. Очень мало у нас техников-коммунистов. А вопросами экономики паровозного хозяйства не интересуетесь? Ведь техника и экономика близко связаны.

— Очень интересуюсь, — горячо ответил Ильин. — Для анализа нашего хозяйствования я даже специальные графики составил. Правда, мой начальник не одобряет, но оспаривать или опровергнуть их — невозможно.

— Ну и о чем говорят ваши графики? — заинтересовался нарком.

— О том, что усилия железнодорожников и народные деньги часто тратятся впустую, не дают эффекта.

— Это я и без графиков знаю, — невесело заметил Дзержинский. — А что конкретно они дают? Если графики с вами, покажите, пожалуйста.

Ильин достал из своей папки несколько листов, разложил на столе и стал показывать:

— Вот, например, на этом графике видно, что в 1922 году железнодорожники на единицу полезной работы расходовали в 2,7 раза больше топлива, чем в 1913 году…

— На единицу полезной работы, — задумчиво повторил нарком. — Интересная мысль. А что на этих графиках?

— Тут показано, что в прошлом году на единицу полезной работы приходилось в 4,8 раза больше железнодорожников, чем до войны.

Выслушав пояснения Ильина к другим графикам, Дзержинский спросил:

— Значит вы сопоставляете проделанную работу и произведенные затраты не в денежном выражении, а в рабочей силе, в топливе, в материалах, в подвижном составе? Правильно я вас понял?

— Совершенно верно, Феликс Эдмундович.

Нарком в раздумье смотрел на графики и ужасался: «Затраты огромные, а результаты мизерные. Вот где основа нашей дефицитности и низкой заработной платы… И все это показано резко, в голом, обнаженном виде».

— Вы себе представляете, — возбужденно обратился он к своему собеседнику, — какой вой поднялся бы за границей, если опубликовать ваши графики? Это была бы прямо-таки находка для белогвардейцев — сами, мол, большевики свидетельствуют, что Советская власть, рабочая власть не умеет хозяйничать.

Ильин смущенно молчал. «Вероятно, Дзержинский прав, — полагал он, — ему как председателю ГПУ виднее».

Молчал и нарком, не сводя глаз с графиков и о чем-то напряженно думал. Но вот он принял какое-то решение и повернулся к Ильину:

— По-моему, ваш метод анализа хозяйственной деятельности применим не только в масштабе сети, не только для целой дороги, но и для отдельного предприятия. Верно?

— Конечно, Феликс Эдмундович. Можно составить график производственной деятельности каждого депо, каждой станции, каждых мастерских, каждого участка пути.

— Тогда это меняет дело! — воскликнул Дзержинский и его глаза радостно заблестели. — Я как-то сразу не смог сориентироваться… Теперь же я вижу, ваш график может стать могучим оружием в борьбе с нашей бесхозяйственностью. Пока наши болячки не подвергаются анализу, мы остаемся немощными. Ваши же графики наглядно выявляют то, что есть на самом деле, обнажают и выставляют напоказ наши недостатки. И это дает нам огромные возможности привлечь широкие рабочие массы к ожесточенной войне с недостатками производства. Именно в этом — залог нашей победы!

После минутной паузы нарком добавил:

— Что касается моих первоначальных опасений, то черт с ними, с белогвардейцами. Они и так клевещут на нас. Пусть брешут! Собака лает, ветер носит.

Нарком стремительно встал с места и подошел к Ильину:

— Спасибо, товарищ! Вы даже не представляете себе всю ценность вашего наглядного метода анализа хозяйственной деятельности. Я полагаю, он сыграет большую роль в деле возрождения советского транспорта. Когда по этому методу рабочие массы начнут откровенно вскрывать болячки производства, мы, несомненно, добьемся больших результатов.

Ильин смутился от неожиданных похвал и заметил:

— Мои графики нуждаются еще в доработке и детализации.

— Несомненно! — подтвердил нарком. — Прошу вас именно этим заняться. Но главное — начало уже положено, начало большого дела, которое нужно всемерно развивать. Желаю успеха!

Ильин встал и Дзержинский крепко пожал ему руку:

— Я очень рад нашей встрече. Она, между прочим, еще раз показала всю важность личного общения руководителя с теми, кем он руководит. Я не раз убеждался, никакой отчет и докладная записка не могут сказать того, что сам живой человек скажет.

По внутреннему телефону Благонравов сообщил наркому, что у него находится начальник Томских мастерских связи Матросов, который изобрел новую механическую рельсовую педаль [37] для блокировки.

— Я беспокою вас по этому поводу, — сказал Благонравов, — так как знаю, вы неравнодушны к рабочим-изобретателям. И еще потому, что дело Матросова во многом напоминает дело Трегера.

— Пусть заходит, — кратко ответил нарком.

Через час Матросов вернулся к Благонравову. Он до глубины души был тронут интересом, проявленным наркомом к его изобретению, внедрению которого всячески мешали агенты немецкой фирмы «Сименс и Гальске», монопольно поставлявшей русским дорогам свои рельсовые педали.

— Вы показали Феликсу Эдмундовичу приказ, по которому вас на Томской дороге при Колчаке в 1919 году уволили с должности механика? — спросил Благонравов.

— Показал. Он вслух прочитал формулировку увольнения: «по несоответствию и непониманию условий переживаемого времени… и по причине недостаточной интеллигентности» и покачал головой. Затем спросил меня, кто из инженеров особенно противился испытанию моего прибора. И, когда я назвал фамилию начальника связи Горбунова, Дзержинский сразу же вспомнил, что, будучи в Сибири, он приказал за злостный саботаж уволить и арестовать его.