Истоки (Книга 1)

В ответ послышался воркующий голос Холодова:

- Не могу, понимаешь, не могу. Чудное утро, ведь правда?

Появился дворник в белом переднике, с метлой и попросил у Холодова закурить.

Все, что происходило во дворе, было обычным и малозначащим для постороннего человека, такого, как дворник, как студент, выбежавший во двор с гирей в руке. Но эта обычная сцена для Михаила имела глубоко несчастный смысл. Долго смотрел он в окно, в котором только что исчезло улыбающееся лицо девушки.

"По крайней мере все ясно", - инстинктивно прибегнул он к той благой мудрости, которой утешаются все проигравшие борьбу. "А что ясно-то? Что ты дурак?" - спросил внутренний насмешливый голос. "Это верно, дурак", уныло согласился Михаил с этой новой самооценкой.

Серые, раздерганные ветром облака беспорядочно плыли по небу. Тускло сияли полинялой позолотой пузатые главы собора Ново-Девичьего монастыря. На один из куполов опустилась галка, похожая издали на квелую осеннюю муху. Над Нескучным садом до изломанной линии горизонта висело мутно-зеленое облако, похожее на озеро, а в нем рыбой плавал тупоносый аэростат...

Прошло немало дней.

"Человек познает свои слабости для того, чтобы покончить с ними", вспомнил Михаил слова из письма Юрия. А так как он хорошо знал свои "пережитки", то не замедлил горячо уверовать в возможность быстрого и глубокого самообновления. Михаил теперь не курил, денег на парикмахерскую не тратил, а брился сам тупой, забитой бритвой. Упаковал даже повседневный костюм и ходил в гимнастерке, в брюках цвета вялой травы и в кирзовых сапогах, навертывая на ноги портянки из мешковины. Товарищам, удивленным его бедным оперением, говорил скромным, почти хворым голосом:

- К маме еду.

Можно было подумать, что он, по меньшей мере, отправляется в ссылку.

За сутки до отъезда домой Михаил выклянчил у Веры согласие на "последнее пятиминутное свидание".

"Ревнуют, страдают, завидуют только отсталые люди. Новый же человек скажет ей и ему: "От всего сердца желаю вам счастья", - думал Михаил, несколько побаиваясь созданного его воображением образа положительного человека. Человек этот, не помышляющий о себе, живет для счастья людей, высясь над слабым и грешным Михаилом, как утес Стеньки Разина над плоской степью.

Поздним вечером Михаил ждал Веру в садике среди обомлевших от предгрозового удушья стриженых тополей. На скамейках шушукались парочки. Где-то за Калужским шоссе безуспешно поджигали небо сухие молнии. В бесплодной ярости рычал гром. Дождя все не было.

Ржаво проскрипели железные ворота, впустив в разлив синеватого сумрака невысокую девушку. Под каблуками ее шепелявил асфальт.

Вера минут двадцать готовилась к этому свиданию, заглядывала в зеркало, придавая глазам "зимнее" выражение. Она перечитала письма Михаила и снова почувствовала, как немыслимо далеко уклонился он в сторону от действительности. Вера почла за свой нравственный долг отрезвить фантазера. Немного жалко было этого разворошенного человека. Нужно помочь ему хотя бы правдивым словом. Чуждая фразы, она не хотела кривить душой и притворяться. Говорить правду нелегко. Но одно лишь сознание, что она сумеет выпрямить вывихнутую душу человека, уже доставляло ей радость.

Натура замкнутая и страстная, привязчивая и постоянная в своей привязанности, она пугалась Михаила. Он, безусловно, мешал ей своими "семью пятницами на неделе". Видела она его и пьяным в компании людей антипатичных. Временами он держал себя с нею просто, и тогда она чувствовала, что не пустой он человек. Но очень часто то хорошее, что обнаруживалось в нем, тонуло в каком-то завихривании и сумбуре.

Перед свиданием Вера постояла под холодным душем, сменила расхожее платье на юбочку и шелковую розовую блузку с короткими рукавами. Мокрые тяжелые волосы уложила чалмой, повязала голову шарфом. Эта повязка удлинила ее лицо, и теперь Вера смахивала на чернобровую черкешенку. Пахла ее кожа детским мылом и свежим холодком воды.

- Я пришла, - тихо сказала Вера, невольно проникаясь мимолетной грустью последнего свидания с человеком, который хоть и надоедал ей, а чем-то был интересен.

Михаил лишь мельком взглянул на нее. Она ждала необыкновенного, заранее ужасаясь своему короткому и звонкому, как пощечина, ответу, который придумала, идя на свидание. И самой ей было больно: приходилось обижать человека мягкого, глуповато-доброго, каким он представлялся ей.

Вышли на детскую площадку, посыпанную песком, сели на низкую скамейку.

- Я слушаю вас, Михаил Денисович, - сказала Вера, торопя его поскорее кончить все. - Что же вы молчите?

- Во-первых, большое вам спасибо, - смиренно проговорил Михаил.

Вера насторожилась, подозревая фальшь и трусость в его словах. С детских лет смирные и добрые вызывали у нее подозрительность. Вера повернулась к нему лицом и, улыбаясь, спросила зло:

- Чем же я заслужила вашу благодарность?

- Вы научили меня иначе относиться к людям, - твердо ответил Михаил, разглядывая свои сапоги. - Не буду назойлив, тем более не стану искать вашей помощи. С меня достаточно того, что вы поймете меня. - Наверное, он говорил бы и дальше, если бы не услыхал ее вздоха, выражавшего нетерпение и досаду. Оторвав взгляд от сапог, он посмотрел на девушку.

- Говорите, чего же вы? - сердито сказала Вера.

- Желаю вам успеха и не хочу, чтобы вы плохо думали обо мне. Поняли?

- Нет.

- А что тут непонятного? Лишний раз убедился: каким был я слабым и скверным человеком, таким и остаюсь. Хотел искренне пожелать вам счастья с тем, кого вы полюбите, а не могу. Не могу ставить крест на себе ради других. Не могу, потому что люблю вас. Писал вам об этом и сейчас говорю: люблю.

"Неужели он такой недалекий? Зачем он сказал все это?" - с досадой подумала Вера. Он раздражал ее. Раздражали кирзовые сапоги, раздражала коренастая, круглая фигура, темное и рябое лицо, косящие грустные глаза. Но больше всего злило то, что он ждал ее слов, как будто и без слов нельзя было понять, что она к нему чувствует.

- Послушайте, Михаил Денисович, я не буду притворяться, будто не верю вам. К чему эти уловки? Я... как это сказать правду... Не могу ответить вам тем же.