Воспоминания

Знакомый кондуктор привез известие из дому: папа вызывал нас всех в город. Мы поняли — случилось необычное. Тревога томила нас несколько дней.

Доходили вести, что в Питере, на Выборгской, на Путиловском, «шумят» рабочие.

Рассказывали, что в бастующих стреляла полиция. Все это мы вспоминали, заканчивая торопливые сборы к отъезду.

— Наверное, кто-нибудь из наших арестован. Я видела плохой сон, беспокойно твердила тетя Шура.

Тревожились мы не напрасно. Арестованы товарищи — питерцы, кавказцы, связанные с бакинской организацией.

Этим сообщением встретил нас в городе отец.

— Надо позаботиться о них, попытаться передать вещи, деньги. Я хочу поручить это вам, — говорит он.

Мы узнаем подробно о событиях, только что потрясших Выборгскую. Баррикады сооружались у заводов и домов.

Михаил Иванович Калинин сегодня у нас. С отцом они говорят о событиях.

Мы слышим о том, как вышли на улицу рабочие, и хотя на усмирение забастовок послали войска, на заводах не отступили.

— Если бы не объявление войны, если бы не военные законы… — говорил Михаил Иванович.

Да, Выборгская сторона подтвердила в предвоенные дни, что бурлит она скрытыми силами и готовы они вырваться на волю.

На Выборгской, на заводах ее, работали большевики. На «Айвазе» — Михаил Иванович Калинин; на заводе «Парвиайнен» кропотливо собирал подпольные силы товарищ Шверник; смело выполняла боевые поручения молоденькая большевичка, работница Клавдия Николаева.

Поход на Выборгскую начался с разгрома «Правды». Она запрещена. Газета собирала пожертвования в пользу бастующих рабочих, ей приказали прекратить сборы, но она вышла с жирно напечатанной суммой пожертвований. Этого было достаточно, чтобы жандармы ворвались в редакцию.

Закрыт на Выборгской рабочий клуб «Самообразование». Он помещался недалеко от нашего дома на Самп-сониевском. Кружки воскресной школы давали там первые теоретические уроки классовой борьбы. В клубе рабочие разыгрывали любительские спектакли, устраивали лекции, концерты. Все запрещено!

Арестованных товарищей скоро сошлют, сейчас они в тюрьме на Гороховой.

Родным, очевидно, разрешат свидание с ними. Мы скоро пойдем туда, в тюрьму. Отец повторяет нам, как должны мы себя вести: назваться родными, добиться разговора с товарищами, узнать, в чем они нуждаются.

Мы идем втроем — Шура, я, мама. Нас впускают на тюремный двор. Там уже толпятся люди. Как мы, они просят о свидании с заключенными. Мама здоровается со знакомыми. Я слышу, как кто-то спрашивает:

— Чья это девочка?

И кто-то негромко отвечает:

— Дочь Сергея.

Мы стоим против серой тюремной стены и глядим в провалы решетчатых окон.

Там, за решетками, люди. Много в каждом окне. Из-за решеток кивают, кажется, окликают. И вдруг рядом стоящие подталкивают меня:

— Нагнитесь, возьмите, вам бросили.

Как будто камешек упал к моим ногам. Наверное, из того окна. Я наклоняюсь, ощупываю в руке комочек. Закатанная в хлеб записка.

Нас просят принести теплые вещи и деньги. Деньги я передаю при прощальном свидании. В мрачное помещение за перегородку приводят арестованных. Под взглядами часовых мы обмениваемся скупыми фразами. Я сжимаю в руке двадцатипятирублевую бумажку. Передаем часовым теплые вещи и махорку.

— Ну, что же, до свидания, — говорят мне, и из-за перегородки протягивается рука.

Пожатие — деньги взяты. Может быть, я сделала это неловко, мой жест заметил часовой? Нет. Он безразлично глядит в сторону. Товарищей уводят.

Медленно, стараясь подольше задержать на нас взгляд, они скрываются за дверьми.