Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие

Люди превращаются в тени собственных документов. Они ждут заверения бумаг, ждут писем с поддержкой из-за океана, ждут обещаний рабочего места. У людей, которые уже выехали из страны, просят одолжения, денег, свидетельств о родственных узах, каких-то несуществующих фирмах, чего угодно, написанного на какой угодно гербовой бумаге.

Первого мая девятнадцатилетний Рудольф получает разрешение на эмиграцию в США: какой-то друг подыскал ему работу в компании «Бертиг коттон» в Парагулде, штат Арканзас. Виктор и Эмми остаются в старом доме одни. Все слуги, кроме Анны, покинули их. Эти три человека не движутся в сторону полного застоя: они давно уже оцепенели. Виктор спускается по непривычным ступенькам во двор, проходит мимо статуи Аполлона, избегая встречаться взглядом и с новыми чиновниками, и со старыми жильцами, проходит сквозь ворота, мимо дежурного охранника-штурмовика, выходит на Ринг. И куда он может теперь пойти?

Он не может пойти ни в кафе, ни на работу, ни в клуб, ни к родственникам. У него нет больше ни кафе, ни работы, ни клуба, ни родственников. Он не может присесть на скамейку: на всех скамейках в парке вокруг Вотивкирхе — трафаретные надписи: Juden verboten [74]. Он не может пойти в «Захер», не может пойти в «Гринштайдль», в «Централь», в Пратер, в книжный магазин, к парикмахеру, не может пройти через парк. Он не может сесть в трамвай: евреев и людей с еврейской внешностью туда не пускают. Он не может пойти в кино. И в Оперу. И даже если бы он мог пойти в Оперу, то больше не услышал бы там музыки, написанной или исполняемой евреями. Малер и Мендельсон изгнаны: Опера тоже подверглась арианизации. На конечной остановке трамвая (Нойвальдег) стоят штурмовики, чтобы евреи больше не гуляли по Венскому лесу.

Куда ему остается идти? И как им отсюда выбраться?

И вот, когда все рвутся уехать отсюда, Элизабет, наоборот, возвращается. У нее голландский паспорт, который способен оградить ее от ареста в качестве еврейки-интеллектуалки и нежелательной персоны, и все же это очень рискованный шаг. Она неутомима: выправляет родителям разрешение на выезд, притворяется сотрудницей гестапо, чтобы добиться собеседования с одним чиновником, находит способы уплатить налог на Reicbsflucht, ведет переговоры с различными департаментами. Она не дает запугать себя языком этих новых законодателей: она ведь сама юрист — и хочет добиться своего. Хотите официально? Хорошо, я тоже буду держаться официально.

Паспорт Виктора — наглядное свидетельство того, как он приближался к отъезду. Тринадцатого мая проставлена печать «Держатель паспорта является эмигрантом» (Paßinhaber ist Auswanderer), заверено подписью доктора Раффергерста. Пятью днями позже, 18 мая, проставлена печать: «Годен для одной поездки в ЧСР» (Einmalige Ausreise nach CSR). В ту же ночь появляются сообщения о передислокации германских войск на границе и о частичной мобилизации чехословацкой армии. Двадцатого мая в Австрии вступают в силу Нюрнбергские законы. Эти законы, уже три года действовавшие в Германии, определяют, что такое еврейство. Если трое из твоих дедушек и бабушек — евреи, значит, ты еврей. Тебе запрещается вступать в брак или в половые связи с неевреями, а также вывешивать флаг Рейха. Тебе запрещается держать нееврейскую прислугу моложе сорока пяти лет.

Анна — служанка-нееврейка средних лет, она с четырнадцати лет работала на евреев — на Эмми, Виктора и их четверых детей. Она должна остаться в Вене. Она должна искать новых нанимателей.

Двадцатого мая «Гренцполицайкоммиссариат Вин» — пограничный контроль — дает Виктору и Эмми выездную визу.

Утром 21 мая Элизабет и ее родители выходят из дубовых ворот и сворачивают влево, на Ринг. На вокзал приходится идти пешком. Каждый несет чемодан. «Нойе фрайе прессе» докладывает, что температура воздуха в тот день щадящая: 14 °C. Они идут по Рингу, как ходили тысячи раз. На вокзале Элизабет прощается с родителями. Ей нужно к детям, в Швейцарию.

Когда Виктор и Эмми доезжают до границы, оказывается, что попасть в Чехословакию почти невозможно: там ждут неминуемого вторжения Германии. Их задерживают: снимают с поезда и держат несколько часов на ногах в зале ожидания, пока кто-то куда-то звонит и проверяет подлинность бумаг. Затем у них отбирают сто пятьдесят швейцарских франков и один из чемоданов. И после этого разрешают ехать дальше. В тот же день Виктор и Эмми приезжают в Кевечеш.

Вблизи проходят многие границы. В этом заключалась одна из привлекательных черт Кевечеша: он служил удобным местом встреч для друзей и родственников из разных стран Европы, охотничьим домиком, «свободной территорией» для писателей и музыкантов.

Летом 1938 года Кевечеш выглядит так же, как и всегда: роскошь и непринужденность. Над равнинами видно приближение летних гроз, над рекой ветер гнет ивы. Розы запущены: это заметно на фотографии, снятой тем летом, где Эмми держит за руку Виктора. Это единственное фото из тех, что у меня есть, где они касаются друг друга.

В доме теперь почти совсем пусто. Четверо детей разъехались по свету: Элизабет в Швейцарии, Гизела в Мексике, а Игги и Рудольф — в Америке. Остается только каждый день ждать почты, ждать газет, ждать чего-нибудь.

Границы находятся под наблюдением, Чехословакия на грани раскола, и Кевечеш становится опасным местом. То лето отмечено Судетским кризисом. Гитлер требует, чтобы немецкому населению области в западной части страны позволили «самоопределиться» и войти в Рейх. Напряжение нарастает, вот-вот произойдет разрыв, нависает угроза войны. В Лондоне Чемберлен пытается смягчить ситуацию, проявить тактичность и убедить Гитлера в том, что его желания будут удовлетворены.

В июле проходит девятидневная международная конференция в Эвиане, посвященная проблемам беженцев: представители тридцати двух стран, включая Соединенные Штаты, встречаются, но так и не могут принять резолюцию, осуждающую Германию. Швейцарская полиция, желая сдержать поток беженцев из Австрии, попросила правительство Германии ввести какой-нибудь специальный знак, чтобы на пограничных пунктах сразу можно было опознать евреев. Немцы с этим согласились. Паспорта евреев объявили недействительными. Их следовало сдавать в полицейские участки, чтобы получить обратно заклейменными литерой «J».

Ранним утром 30 сентября Чемберлен, Муссолини и премьер-министр Франции Эдуард Даладье подписывают в Мюнхене соглашение с Гитлером: войну удалось предотвратить. Области на карте Чехословакии, отмеченные легкой штриховкой, должны быть переданы Германии к 1 октября, а в областях, заштрихованных более густо, следует провести плебисцит. Правительство удалилось из Праги: страну заживо расчленяют. В тот же день чешские пограничники уходят со своих постов, а беженцы из Австрии и Германии получают приказ покинуть страну. Начинаются преследования евреев. Хаос. Два дня спустя Гитлер триумфально входит в Судеты. Шестого октября формируется прогитлеровское словацкое правительство. Новая граница проходит всего в тридцати пяти километрах от дома. Десятого октября Германия завершает аннексию.

Прошло всего четыре месяца с тех пор, как они вышли на Ринг и явились на вокзал. И вот теперь немецкие солдаты совсем рядом — на всех границах.

Двенадцатого октября Эмми умирает.

Ни Элизабет, ни Игги не произносили при мне слово «самоубийство», но оба говорили, что она больше так не могла, что ей больше ничего не хотелось. Эмми скончалась ночью. Она приняла смертельную дозу таблеток от сердца — тех, что хранились в зеленовато-голубой фарфоровой шкатулке.

В папке с документами лежит ее свидетельство о смерти, сложенное вчетверо. На нем стоит темно-бордовая печать Чехословацкой Республики со стоящим на задних лапах львом, хотя в тот день — в день заполнения этого самого бланка — Чехословакии уже не существовало. Там написано по-словацки, что 12 октября 1938 года Эмми Эфрусси фон Шей, жена Виктора Эфрусси, дочь Пауля Шея и Эвелины Ландауэр, умерла в возрасте пятидесяти девяти лет. Причина смерти — сердечная недостаточность. И подпись: «Фредерик Скипса, matrikár [75]». А в левом нижнем углу приписано: умершая была гражданкой Рейха, запись сделана в соответствии с законами Рейха.