Пике в бессмертие

Приказываю стрелку:

— Абдул, атакую фрицев. Приготовься! — Даю газ и выжимаю гашетки, кнопку. Самолет трясет, из-под крыльев вырываются светящиеся красные шары, — это эресы. За ними снаряды и светящиеся же пулеметные трассы.

Один фашист ныряет вниз. «Может быть подбитый», — мелькает мысль. Но следить за ним некогда. До «Фоккеров» считанные метры. Штурмовик нацелен точно на ведущего, но еще есть секунды, еще можно отвернуть. Только не мелькает такой и мысли, не на то я настроен. В груди клокочет ярость. Нет, сейчас не уклонился бы, не отвернул, даже, встретив целый полк немецких истребителей. В голове одно: «Может именно эти «Фоккеры» и бомбили ту самую «санитарку» с крестом, в которой ехала Айнагуль. Может быть именно они ее убийцы!»

Скорость самолета предельная. Теперь уж это никакой не самолет, это летящий в цель крылатый снаряд, а сам я — его составная часть. Даже не часть, а именно снаряд, начиненный, кроме всего еще и грозной силой боевой ярости.

«Фоккеры» приближаются, вырастают до невероятных размеров, закрывая собой все небо. Я лечу по прямой, посылая снаряды и эресы в вырвавшегося вперед ведущего. Еще миг, он всею мощью своей машины врежется в меня. Будет грохот, пламя и все, и гибель. Айнагуль отмщена. Про себя, про свою гибель я уже не думаю.

...Мгновенье промелькнуло. Столкновения не произошло. «Фоккер» не выдержал. В самый последний миг рванулся вверх, подставив брюхо снарядам штурмовика.

Я оглядываюсь, шарю глазами по ущелью. Фашистов нет. Они уже скрылись за поворотом ущелья. Ушли, не приняли боя одного штурмовика! Это знаменательно, это уже новое в войне. Я понимаю — на истребителях были новички, салаги. Тех, первых асов, еще бомбивших Францию и другие оккупированные немцами страны, уже не осталось. Они нашли смерть в нашем небе, их кости гниют в земле, в болотах России, Белоруссии, Украины.

Однако нерастраченные злость, обида, не проходят, скрипя зубами, ищу цель, на которой можно было бы хоть как-то отыграться. Накренив самолет, сворачиваю в соседнее ущелье. Но и здесь пусто. Немцев-фашистов, моих врагов нет. Лечу с нерастраченной злостью, с той же горючей жаждой мести.

Что же, я еще живой, у меня впереди еще дни, недели, может быть целые месяцы, и война не кончилась, мы еще встретимся в бою, в смертельной схватке. Да, да, именно в смертельной, потому что я вам не медсестра с ранеными, на дороге, беззащитная. Я несу вам смерть! Гибель!!!

Аэродром нашего 144-го полка расположен в нефтяном районе, между городов Местечек, Дупль, Пельзва, Ясло. Там и тут торчат нефтяные вышки, качалки. Погода нестерпимая — то дождь, то какая-то снежная крупа. Аэродром закрыт наглухо и надолго, как заявляют в аэродромной службе. Прогноз ничего хорошего не обещает.

В обычные летные дни летчики, до предела измотанные, выжатые бесконечными вылетами — в день до пяти и даже до шести — штурмовками, воздушными схватками, атаками, валятся с ног. Их, как правило, уже вытаскивают из кабин — не могут вылезти самостоятельно, так устают. Отсидятся, отлежатся какие-то минуты и — снова в кабину, опять доклад на КП, и «Прошу взлет». Так весь день, смертельно адской работы, и ни слова возмущения, ни жалобы. А тут их уже одолевает злость и уже гремит не одно непечатное проклятие этой самой нудной, мокрой погоде.

Некоторые отводят душу в картах. Тут можно поругаться, душу отвести можно, кто-то углубляется в книжку, нетерпеливые ходят, мечутся по блиндажу, не находя места.

Именно так веду себя и я, комэск Бегельдинов. На погоду теперь уже на всю природу, зол вдвойне, втройне. Потому что только она, она одна, эта осклизлая, туманная мокреть, сорвала, вопреки синоптике, проведенный вчера вылет с заданием разведать обстановку в ближайших тылах противника. Разведку боем! Тут можно развернуться, наделать шороху. Нанести удар, тот самый, о котором мечтаю с момента получения письма о гибели Айнагуль.

Сегодня с утра вроде развиднелось, даже небо стало проглядывать сквозь нагромождение клубящихся до черноты серых туч. Получил задание лететь в какой-то, уж не помню, район, осмотреть окрестности деревни, там возможны скопления танков.

Неладно все пошло с первого момента, со старта. Получив добро на взлет, вырвал машину из грязи, проскочил через лужу и ... левое колесо завязло, застряло, будто его тисками прихватило. Самолет было крутнулся, к счастью, не упал, замер в грязи...

Подбежавшие механики, аэродромные ребята, вытянули машину, помогли вернуться на старт. Яму, захватившую колесо, засыпали, подровняли всю взлетную. В общем, я все-таки взлетел.

На высоте почти три тысячи долетел над облаками до указанного пункта и, выбрав место, где слой облаков потоньше, пробил его, опустился до ста — полсотни метров. Подо мной — широкая деревенская улица, с аккуратными дворами-прямоугольниками. И... я откинулся на сиденье, пораженный увиденным. Вдоль улицы тянулась цепочка столбов и на каждом или через один — повешенный. Трупы, со вздернутыми кверху головами покачивались от легкого ветерка. Я увидел эту страшную картину за секунду полета. И не поверил. Поверить в такое было просто невозможно! Я накренил самолет, сделал крутой вираж и полетел обратно. Пролетел над деревней еще раз, теперь с другого конца и убедился: на столбах — трупы повешенных.

Это же после немцев! Они, фашисты, здесь были, они учинили расправу. Это их работа.

Душу, сердце раздирала злость добавившаяся к злости за убитую любовь. Она подступала к горлу, душила меня. От ярости хотелось кричать, выть по-волчьи. Нужно было выплеснуть на них, гадов, эту злость, обрушить на них всю мощь моей машины, огонь пушек, пулеметов, бросать и бросать в самую их гущу эресы, бомбы, рвать их на куски. Но фашистов в поселке не было, ни одной их машины, никаких признаков.

Поднял самолет, полетел над облаками. Потом пролетел еще над одним поселком. Немцев так и не обнаружил. Горючее на исходе.

Я возвратился на аэродром пустой, ни с чем. Только со злостью, со жгучей жаждой отомстить. И тут мне повезло. На КП ждал командир полка подполковник Шишкин, с ним пехотинцы офицеры и еще кто-то. Я доложил о полете. С сожалением сообщил, что никакого противника не обнаружил. «К сожалению», — заключил я. И тут же рассказал об увиденном.

— Посчитаться хотелось за подлости их зверские, — кивнул Шишкин. — Ничего, рассчитаешься, мы им за все, за все! — стукнул он кулаком по столу. — Кое-что и сейчас сделать сможете, если машину от земли оторвете...

В общем так, полетите вдвоем, с коэмском два, — кивнул он на сидевшего тут же Мочалова. Задание сложное и очень ответственное. — Как будто у нас были несложные и не ответственные вылеты. — Потому двух самых ответственных посылаю.

— Смотрите сюда, — развернул он карту, по краю которой тянулся заштрихованный хребет Карпатских гор. — Вот, видите, -чиркнул он карандашом. — По имеющимся сведениям по ним движутся части противника, фашисты собирают, концентрируют их в мощный кулак для нанесения контрудара, цель которого если не остановить, то хотя бы сбить темп наступления наших войск.

Нам поручено нанести удар и, если возможно, разгромить фашистские части на марше. Задача исключительной сложности: ущелья узкие с отвесными краями, развернуться эскадрилье негде. Потому и посылаем вас двоих. Полетите двойкой. Ведущим Бегельдинов. Задание — провести тщательную разведку в этих двух-трех ущельях. При обнаружении противника нанести удар всеми видами оружия.

Вопросы? Нет. Выполняйте!

Механики докладывают о готовности самолетов. Мой стрелок на этот раз сержант Глазанов в кабине. Осматриваю самолет, проверяю вооружение. Загрузка полная. В ящиках, наряду с обычными, небольшие противопехотные фосфорные бомбочки. Их — 60 штук. Оружие страшное. При взрыве разбрасывают смертоносные огненные брызги, прожигающие все насквозь. Спасения от них нет. Мне их загрузили впервые. Значит, причина есть. У меня, в душе, она тоже кипит, будоражит меня. Я должен отплатить за тех, которые остались качаться там, на столбах.