Прощание

— В Норвегии. Это было очень неспокойное время. И часто походило на игру в «казаки-разбойники». — Долгая пауза. Старик морщит лоб, делает глоток из бутылки, прежде чем продолжить: — Кое-что делалось чисто по-детски. Например, цирк, когда мы должны были сдать наше оружие. Люди от английских ВМС также были молоды. В принципе они, как и мы, были сыты войной по горло. Они старались обходиться с нами хорошо.

— То есть никаких особенных трудностей?

— Нет. Их вообще не было. Наши охранники были рады уже тому, что мы не повесились и ничего не взорвали. Они хотели только, — старик ищет подходящую формулировку, и я быстро помогаю: чтобы вы не свихнулись?

— Так оно и есть. Они были довольны, если «лавочка» сколько-нибудь функционировала. Одного из моих младших офицеров однажды увидели с пистолетом. Меня вызвали к норвежскому адмиралу и спросили, есть ли у нас еще пистолеты. Я сказал: «Возможно, кто-то припрятал пистолет, но они знают, что это наказуемо. Тогда адмирал сказал: „Мы не хотим видеть в этом большую аферу, но все же скажите своим ребятам, что они должны сдать оружие. Сколько его еще у вас?“

— Он был таким разумным?

— Больше чем разумным! Я сказал: „Я накажу этого офицера дисциплинарно!“ Тогда адмирал спросил: „Вы действительно собираетесь это сделать?“ На что я ответил: „Семь дней ему придется обедать в своей каюте. Семь дней он будет лишен общения с коллективом“. Все это прошло очень хорошо.

Старик снова делает паузу для раздумий. С лицом, просветленным воспоминаниями, он говорит:

— Затем мы мало-помалу начали упаковывать материал, который охотно бы захватили с собой на свободу — как бы это ни называли. Мы положили это в ящик и держали готовым для транспортировки.

Так как он снова замолкает, я спрашиваю старика:

— С тобой, собственно говоря, не могло ничего случиться, ты же завязал в Норвегии тесные отношения с местным населением, если об этом можно так сказать?

— Ты имеешь в виду „залечь на дно“? Это вряд ли прошло бы.

— При том качестве отношений, которые ты установил?

— Которые я установил? — старик разыгрывает из себя простачка.

— До меня, во всяком случае, доходили слухи об этом.

Старик пытается подавить улыбку. Напрасно.

— Пробовали поддерживать хорошие отношения, как это было принято у нас. Но это было связано с большим риском.

— И снова старик замолкает. Он должен сначала обдумать свой текст.

— На это ты должен смотреть так. Этот норвежский отечественный фронт — или то, что там имелось — они были в бешенстве, когда обнаруживали контакты немцев с населением. Это можно было делать, пока я сидел в штабе на западном побережье, потому что я был должен ежедневно ездить к командованию норвежских ВМС для регулирования повседневных дел. Перед базой флотилий подводных лодок стояли часовые норвежского отечественного фронта, пока их не прогнали английские парашютисты.

— Ты сейчас говоришь о времени после капитуляции, но до этого у тебя уже были некоторые…

Старик, эта хитрая лиса, только ухмыляется, затем изображает непонимание: „Тогда делались попытки подготовить для себя возможности уйти в подполье“.

— А — все-таки! Таким образом, ты имел возможность „уйти на дно“!

— И да, и нет. Я занимал слишком важную должность.

— Но тебя бы хорошо укрыли? Или ты не доверял этому делу?

— В конце концов, ведь были и Квислинги, — ускользает старик снова.

— Я знаю.

— И Йоссинги тоже. Они даже боролись друг с другом — с пистолетами и тому подобным.

Хорошо, если старик не хочет говорить о своей норвежской подруге, то я не хочу мучить его просьбами и поэтому лишь спрашиваю:

— Как долго ты оставался в Норвегии после капитуляции?

— До 1946 года. В июне меня отпустили.

— Так долго? — поражаюсь я. — Что же ты делал там все это время?

— Все! Просто все. Какое-то время я располагался перед бункером подводных лодок на трех лодках, потому что они были очень сильно повреждены. Сначала я остался шефом флотилии, мой „джоб“ был ясен: присматривать за флотилией. Лодки мало-помалу забирали англичане и довольно быстро отправляли их в Англию. Непосредственно после капитуляции ничего не происходило! Но затем случились всевозможные вещи — и все это было очень смешно. — Старик замолкает, трет подбородок, а я терпеливо жду, когда он продолжит.

— Мы, немцы, были ненавистными врагами до тех пор, пока командование не взяли на себя англичане. Через какое-то время мы снова поднялись в цене. Ведь англичане выступали отнюдь не как апостолы мира: они были большие любители подраться.

Старик снова замолкает. Раньше он в таком случае занимался трубкой. Теперь же он не знает, чем занять свои руки. Курить трубку ему запретили: не годится, когда у человека в теле пневмоторакс.

Чтобы подтолкнуть его, я спрашиваю:

— А почему, собственно, наши лодки были затоплены, а не пущены на лом?

— Мы этого не делали. У нас было строжайшее указание от Деница.

— Да, я знаю. Но почему англичане потопили лодки? Не оставили ли они хоть одну лодку на плаву?

— Нет, англичане потопили все. Возможно, за этим крылась психологическая причина: они не хотели больше видеть этих бестий.

— Даже в музее — как американцы?

— Нет! Возможно, и английская промышленность хотела избавиться от лодок. Так много лома! Это бы значительно снизило цену на вторичное сырье.

— Теперь я сбил тебя с толку — а как дальше складывались отношения с англичанами?

— Все было так: сначала мы сидели на базе и были вынуждены ждать, пока не придут наши лодки. Большинство из них находилось еще в Атлантике. Мы даже поддерживали связь по радио.

— Для запоздавших возвращенцев?

— Да, можно сказать и так. Потом пришли английские ВМС и с англичанами было обговорено, что нужно было делать. Сначала из лодок надо было изъять артиллерийские боеприпасы и увезти их. Естественно, надо было убрать и торпеды. Но их мы не могли, как это обычно делалось раньше, сдать на берег. Не было работающих установок, чтобы разрядить их, и не было соответвующего транспорта. Тогда мы просто топили торпеды одну за другой. Некоторые командиры просто стреляли ими по скалам. Тогда ночами было много шума. Так было обезврежено несколько сотен торпед.

— Приличные деньги — несколько сотен торпед!

— Очевидно, так можно сказать! На эти деньги сегодня кое-что можно купить. Когда же из лодок удалили все взрывоопасное, лодки отправили в Англию. Всю организационную работу для этого на базе провел я. После того как и это было выполнено, потребовалось мгновенно очистить базу — на нашей базе собирались обосноваться русские. Но это я тебе, кажется, рассказывал.

— Русские? Ни слова не говорил! А почему это русские пришли в Берген?

— Это я расскажу тебе в другой раз. Теперь нам надо выполнить наш долг.

С этими словами старик резко встает и исчезает в туалете. Для него подошло время еще раз появиться на мостике.

Уже держа дверную ручку в руке, старик говорит:

— Обо всем этом ты мог бы спросить меня и раньше.

— Во время рейса на Азорские острова наверняка не мог. Тогда охота на тебя была запрещена. В то время и я жил так, как будто у меня впереди было по меньшей мере еще сто лет, то есть времени навалом, чтобы реализовать старые планы.

— И все это изменилось?

— Решительно — и довольно неожиданно. Теперь я вынужден пытаться завершить все это.

— И сюда отношусь я?

— Твоя жизнь! Deine Vita!

Старик поворачивается ко мне:

— Твою „прописку на корабле“ мы проведем завтра вечером, в трюме номер пять.

Лежа в своей койке, я все еще вижу перед глазами сцену с прыгающими дельфинами. Не могу понять, откуда они берут силы с такой мощью лететь по воздуху и мчаться через зеленый поток намного быстрее нашего корабля, не обнаруживая при этом движения боковых плавников. То, что движет их вперед, может быть только хвостовым плавником. Возможно, работает и вся поверхность тела, совершающая вибрирующие движения? Надо почитать об этом.