В походах и боях

С сердечной благодарностью вспоминаю коллектив медицинских работников госпиталей 65-й армии, их неутомимый, колоссальный труд. Свой долг они выполнили с честью. В неимоверно тяжелых условиях наши славные советские медики добились возвращения в строй от 65 до 78 процентов раненых. Особо хочется отметить труд главных организаторов нашей медицинской службы полковников Петра Алексеевича Иванова и Александра Иосифовича Горностаева.

В донесении Паулюса командующему группой армий "Дон" (составлено в Гумраке 26 ноября) говорилось: "Когда 19.11 началось крупное русское наступление на правого и левого соседей армии, в течение двух дней оба фланга армии оказались открытыми, в образовавшиеся бреши русские стремительно ввели свои подвижные силы. Наши подвижные соединения, продвигавшиеся на запад через Дон (14-й танковый корпус), натолкнулись своими передовыми частями западнее Дона на превосходящие силы противника и оказались в очень трудном положении, тем более что ввиду недостатка горючего они были скованы в своих действиях. Одновременно противник зашел в тыл 11-го армейского корпуса, который согласно приказу удерживал всю свою позицию фронтом на север. Так как для ликвидации этой опасности нельзя было более снять с фронта никакие силы, не оставалось ничего другого, как повернуть левый фланг 11-го корпуса на юг, а в дальнейшем отвести корпус на плацдарм западнее Дона, чтобы не оказались отрезанными от главных сил то части, которые находились западнее Дона... Утром 22.11 мне был подчинен также 4-й армейский корпус, входивший до тех пор в состав 4-й танковой армии. Правым флангом корпус отходил с юга на север через Бузиновку. Тем самым оказался открытым весь южный и юго-западный фланг. Чтобы не позволить русским беспрепятственно выйти в тыл армии (направление на Сталинград), но оставалось ничего другого, как снять силы из Сталинграда и с северного фронта..."

Таково свидетельство противника по поводу первых дней ноябрьского наступления. В нем сквозит растерянность. Вообще говоря, в переписке Паулюса и Манштейна, равно как и в книге воспоминаний последнего, ясно видишь за политическим гримом растерянность перед лицом грозных событий и боязнь ответственности за принятие инициативных решений.

Для того чтобы задержать наступающие соединения 65-й и 21-й армий (с 28 ноября последняя была передана в состав Донского фронта), немецкое командование перебросило из Кузьмичей и Орловки 3-ю и 60-ю мотодивизии, 79-ю пехотную дивизию, против нас появились танки 14, 16 и 24-й танковых дивизий врага. В междуречье западнее Волги степь представляет собой ряд котловин (балок), разделенных цепями высот. Одна такая цепь - западная - начинается от Паныпино и тянется через высоты 116,2, близ Самофаловки, 122,6. 124,5, далее Казачий курган и отметка 135,1, известная под странным названием Пять курганов. Отходя от Дона, противник укрепился на этом рубеже. Мы вышли к Казачьему кургану и были принуждены остановиться. Ноябрьское наступление закончилось. Площадь, на которой находились в окружении 22 дивизии противника, сократилась к этому времени в два раза. Она уже почти простреливалась насквозь артиллерийским огнем. Казалось, еще одно героическое усилие - и враг будет уничтожен. После двухдневной подготовки (все силы были брошены на подтягивание отставшей артиллерии!) 65-я попыталась 2 - 4 декабря прорваться через западный гребень высот. Сделать это не удалось. Бои были жестокие. Чуть продвинутся наши части вперед, не успеют еще закрепиться - начинается контратака.

На рассвете 4 декабря мне необходимо было выехать на участок 24-й дивизии, упорно сражавшейся под Черным курганом (отметка 124,5). Я уже не раз упоминал это соединение и его командира генерала Ф. А. Прохорова{20}. В ноябрьском наступлении дивизии не пришлось выступить так эффектно, как, скажем, 27-й гвардейской или 304-й, но доля 24-й дивизии в успехах армии немалая: сковывающие бои на левом фланге, прорыв на Трехостровскую, форсирование Дона у Нижне-Герасимовки... Это было замечательное соединение, одно из старейших в наших вооруженных силах. Кто не помнит созданную летом 1918 года и вскоре ставшую знаменитой Железную Самаро-Ульяновскую дивизию! В ее рядах служили товарищи Куйбышев, Тухачевский, Шверник, Гай. Ее бойцы писали любимому Владимиру Ильичу: "Взятие вашего родного города Симбирска есть ответ на одну вашу рану. А за вторую обещаем Самару..." Каждый солдат знал историю своей дивизии наизусть. Не раз Федор Александрович Прохоров, начальник политотдела Семен Михайлович Захаров перед боем приходили в окопы, снова и снова рассказывали людям о боевых традициях соединения и всякий раз кончали словами: "Будем бить фашистов так, чтобы вернуть и умножить былую славу!"

Мне было известно, что дивизия пережила трагедию. Она утеряла Знамя. Пусть на минуту читатель перенесется в 1941 год. Конец июня. Смертельные бои на подступах к Минску. Окружение. Дивизия прорывалась к своим. Старший политрук Барбашов под охраной двух офицеров штаба дивизии нес Знамя. Все трое были убиты в стычке с фашистами. Знамя пропало.

Нет, не пропало оно! Гибель героев видел 63-летний колхозник Дмитрий Николаевич Тяпин. На груди одного из офицеров он нашел алое полотнище. Старому солдату, участнику русско-японской войны, было понятно, что он держит в руках. Святыню дивизии... Ее честь! Тяпин сберег Знамя. И когда Советская Армия освободила эту местность, Знамя дивизии было переслано в Наркомат обороны.

Завершение этой волнующей истории довелось мне увидеть позже, во Львове. Парад войск в день очередной годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Идет Железная дивизия! Впереди гордо, уверенно ступает невысокого роста солдат: белая как снег борода, на груди Георгиевский крест, полученный за боевые отличия еще в русско-японскую войну. Он несет Знамя Железной дивизии, а по обе стороны его шагают, сверкая боевыми орденами, два молодых офицера... Трудно было сдержать волнение и чувство гордости за советский народ.

...Да, вот какое соединение вело в рядах 65-й бои под Черным курганом. Высотка эта дважды уже переходила из рук в руки. Первый раз, если мне не изменяет память, ее захватил полк майора Романца. Ночью немцы его сбили оттуда. Противник впервые стал применять ночные контратаки, и вряд ли можно строго судить майора за то, что он этого не ожидал.

Комдив тщательно готовил новую атаку. В темноте стрелки ползли полкилометра, чтобы сблизиться с противником, замаскировались в снегу, используя белые халаты. Там, в рядах атакующих, находились начальник штаба дивизии Лукьянов и начальник политотдела Захаров. Мороз был крепкий. Вызвездило. Прохоров, глядя на небо, говорил:

- Хоть бы пургу послал.

Но пурги, которая бы скрыла момент броска в атаку, не было...

Огонь артиллерии! Наши пошли. Штыковым ударом немцы были сброшены с Черного кургана. Лейтенант Ткаченко поднял на нем Красное знамя. Но тотчас же противник начал контратаку танками по флангам. К счастью, у командарма была возможность послать на помощь две танковые роты. Командир артиллерийского полка Г. Н. Ворожейкин ставил пушки на прямую наводку. Впереди, за высоткой, зарывшись в снегу, лежал радист-наблюдатель Мельников. Он следил за движением вражеских танков с десантами автоматчиков и передавал целеуказания. Вдруг послышался его голос:

- Передо мной танки. Огонь на меня!

В этом же бою начальник штаба 168-го полка майор Василий Семенович Григоров заменил раненного при атаке командира полка. Вместе с майором Григоровым служил добровольцем его 16-летний сын Георгий. Отец и сын шли на врага рядом во главе атакующей группы солдат. Немецкая пуля сразила начальника штаба. Он умер на руках сына, сказав ему последнее напутствие: "Вперед, сынок!"

На дорогах войны разошлись пути тысяч однополчан. Не знал я и о дальнейшей судьбе юного Григорова, когда писал книгу. Но вот разыскался его след; сын героя, в то время шестнадцатилетний паренек, стал зрелым человеком, коммунистом, отцом семейства. Но предоставлю слово самому Георгию Васильевичу Григорову: "Дорогой Павел Иванович, прошу извинить за простоту обращения, но все, что связано с жизнью моего отца, я считаю самым дорогим.