Влюбленный

В то время мы много беседовали с владыкой Серафимом, девяностолетним старцем, нашим духовным наставником. Удивительные были глаза у владыки — васильковые, ласковые, детские. Несколько лет назад, после гибели Наташиной мамы, он помог ей справиться с горем, сейчас помогал нам двоим. Вместе с нами он молился о здравии и благополучии детей, всегда терпеливо разъяснял таинства богослужений, исповедовал нас и благословлял. Он был очень слаб и не мог самостоятельно подниматься по крутым ступенькам дома на Васанта — Уэй. Однажды, поддерживая владыку с двух сторон, мы с Наташей оступились и едва не уронили старца. Мы были в ужасе — случись такое, его хрупкие косточки рассыпались бы в песок, но он, едва не упав, остался в том же благостном и спокойном состоянии, как и прежде. «Всё во власти Божьей», — словно говорили его глаза. Мы слышали, что именно с таким светлым, умиротворенным и богоблагодарным выражением лица он и отошел от мира сего — в русском монастыре под Нью — Йорком в 1996 году.

В церкви на Аргайл мы часто видели композитора Алексея (Эдуарда) Артемьева и его супругу Изольду. С Алешей мы были знакомы много лет (он писал музыку к михалковской «Рабе любви»). Мне всегда нравились его спокойный нрав и мелодичная, берущая за душу музыка. Работая в кино с такими режиссерами, как Тарковский, Кончаловский, Михалков, он сделал себе имя и стал одним из самых преуспевающих композиторов Союза.

В церкви он всегда стоял в одном и том же месте. Когда- то, в конце семидесятых, мне довелось ехать с ним в «Красной стреле». Заметив у него нагрудный крестик, я завел разговор о религии. Мы проговорили всю ночь. Несомненно, его вера не была данью моде или минутным порывом, и сейчас, спустя двадцать лет, он лишний раз подтверждал это — сосредоточенной, углубленной и сердечной молитвой. Артемьевы вот уже вторую зиму проводили в Америке. У Алеши был американский агент, который подыскивал ему работу, уже шли переговоры с продюсером, приближалась работа у Кончаловского («Ближний круг»), — словом, как и я, Артемьев совмещал полезное с приятным: греясь на солнышке, он готовил себя к щедрым голливудским контрактам.

Артемьевы снимали квартиру в Санта — Монике, и мы не раз бывали у них в гостях. В тот трудный, болезненный период Алеша искренне поддерживал меня, из природной деликатности не вдаваясь в детали нашей семейной жизни.

— Все получится, — говорил он. — Только не сдавайся. Ты знаешь, сколько лет Андрон (Андрей Кончаловский) не снимал? Он ждал дольше, чем ты! Сначала в Париже, потом здесь. И дождался. Сейчас не он посылает сценарии на студию, а ему присылают — уговаривают.

Пример Кончаловского, к которому я относился с почтением, мало утешал меня, так как я знал, кто отворил для него двери в большой Голливуд. Отнюдь не умаляя таланта Андрея Сергеевича, должен сказать, что без «звездного» участия знаменитой Ширли Маклейн, без ее авторитета и контактов Кончаловскому было бы много — много труднее. Говоря это, я прекрасно сознаю, что даже с помощью Ширли Маклейн всего не одолеешь — нужен талант, и талант незаурядный. Все это у Кончаловского было. И все же…

Нужна удача, кто‑то должен в тебя поверить, поручиться за тебя.

Я познакомился с кинорежиссером Джереми Чечиком, который, сделав двадцатисекундную рекламу кока — колы, был замечен Стивеном Спилбергом и с его помощью получил на студии постановку, затем вторую, третью и т. д. Кто‑то должен ввести тебя в круг. И это относится не только к Голливуду. Я помню, как милый, интеллигентный Лев Арнштам, режиссер и руководитель одного из мосфильмовских объединений, проникся искренней симпатией к молодому и свежему дарованию Сергея Соловьева и стал активно поддерживать его, особенно на первых порах. А я? Разве смог бы я чего‑то достичь, не имей таких заботливых наставников, как Юлий Райзман и Нина Глаголева? Нет, разумеется.

Словом, я хотел верить, что все будет так, как предсказывал Артемьев, но в душе каркала ворона сомнений.

Пришло лето 1991 года. Так и не получив признания, а значит, и денег, я повесил нос. У Наташи тоже дела не ладились. Сбережения таяли катастрофически быстро, приближая день развязки.

На что мы рассчитывали?

Продать дом?

Возвращение в Россию обсуждалось, но все еще оставалось на периферии наших планов. Даже приглашение Параджанова не смогло перетянуть чашу весов. Побывать в России Наташе было интересно, но жить — страшно. Новый фильм Параджанова лишь слегка взбудоражил нас.

Сначала мне позвонил его ассистент и сообщил о запуске фильма под названием «Исповедь».

— В главной роли он видит только вас, — сообщил ассистент. — Это большая честь — сыграть самого Параджанова, не правда ли?

Сославшись на занятость, я отказался.

Позвонил Параджанов:

— Родион, прошу тебя, не отказывайся. Представь, как важна эта картина. Это моя исповедь. Если ты откажешься, фильма не будет.

Незадолго до моего отъезда в США мы случайно встретились с Параджановым в коридоре «Мосфильма». Говорили о чем‑то несущественном. По его пристальному взгляду я догадался, что он изучает меня. И вот телефонный звонок.

Мне помнились его «Тени забытых предков», «Цвет граната», но меня как актера никогда не воодушевляла стилистика фильмов Параджанова. Мне казалось, что вместо живых образов на экране передвигаются тени, очень упрощенные и одномерные. Вместе с тем я признавал его авторскую уникальность, мощную силу его киноэтнографии. Словом, у меня были смешанные чувства.

Юрий Ильенко, режиссер, а в прошлом кинооператор фильма «Тени забытых предков», много рассказывал о нем. Не о «мальчиках» Параджанова, не о музыкальности его режиссерского видения, а о… лицемерии. «Да, Параджанов может подарить тебе какую‑нибудь серебряную антикварную вещицу, — рассказывал Ильенко, — наговорить кучу комплиментов, от которых ты зардеешься, как невинная девица, но стоит тебе выйти за дверь, как вдогонку тебе раздастся его смех: “Вы видели, как он уши развесил?”»

Не забыл Юрий Ильенко и о том, как Параджанов умело «поддержал» его режиссерский дебют. На каком‑то партийном праздничном застолье Параджанов поднял тост за своего друга Юрия Ильенко и за его первый фильм.

— Гениальный фильм! — сказал он. — Огромная победа кино! Шедевр! Ну и что, что он антисоветский? Это превосходный фильм превосходного режиссера. Давайте за них двоих и выпьем!

Партийное руководство Украинской Советской Социалистической Республики, вежливо чокнувшись, тут же запросило у Госкино этот антисоветский шедевр. Так, с легкой руки Параджанова, фильм Юрия Ильенко «Родник для жаждущих» впал в немилость и был практически уничтожен. Ильенко удалось выкрасть со студии первую (и единственную!) копию и таким образом спасти свое детище.

Мой телефонный разговор с Параджановым подходил к концу.

— Ну так что? — спросил он меня уставшим голосом. — Будешь сниматься?

— Я бы с радостью, — искренне сказал я, — но… — я выдержал паузу, — но я правда очень занят.

Я услышал, как на другом конце провода Параджанов вздохнул. Я стал говорить о погоде.

— Сколько ты еще будешь занят? — перебил он меня. — Я приостановлю подготовительный период.

— Н — не знаю, — уклончиво ответил я. — Думаю, что долго.

Я чувствовал, что мой отказ задевает его самолюбие, но ничего не мог поделать. Решение было принято.

— Надолго занят… — раздумчиво повторил он мои слова.

— Да, надолго. К сожалению.

— Ну, что ж… Придется ждать.

— Нет, не надо жда…

Я не успел договорить, Параджанов повесил трубку.

— Мне кажется, я его обидел, — сказал я Наташе, испытывая неловкость, что придумал такую липовую отговорку. Что за глупость! Чем уж я так занят?

— Надо было согласиться! — сказала Наташа. — Сколько они будут тебе платить?

— Я не спрашивал.

Наверняка мало, да разве в этом дело? Как мог я уехать и оставить жену в такой трудный момент?

— Разве ты одна справишься? — обнял я ее. — Ведь чтобы продать дом, его нужно отремонтировать, привести в порядок. Собрать вещи. Потом куда‑то съезжать. Разве одной это под силу? А потом… — я улыбнулся, — ты от ревности с ума сойдешь.