Виктор Цой и другие. Как зажигают звезды

Мое знакомство с Цоем стало ценным подарком для нас обоих — с этим мнением Липницкого полностью согласен я, не спорил и Виктор. Мы были нужны друг другу, ибо лишь вместе могли вывести группу «Кино» на достойную и заслуженную высоту. О Цое и его группе я узнал еще в тюрьме, когда читал прогрессивную «Звуковую Дорожку» в особо прогрессивной газете «МК». Я видел, как разгоралась звезда по фамилии Цой, и, конечно же, стремился к личному контакту. Наверное, и Цой кое-что знал обо мне. Наша встреча состоялась осенью 1988 года в саду «Эрмитаж», куда мы с Липницким пришли заранее и устроились за столиком в небольшом кафе. Было пустынно, шел мелкий дождь, все дышало приближающейся осенью. И вдруг появился Виктор. Он медленно двигался под ручку с Наташей Разлоговой, о чем-то неторопливо беседуя. Мне нравилось его творчество, нравилось своей искренностью, своей энергетикой, и с первых же минут общения понравился сам автор: спокойный, обстоятельный, доброжелательный. И наши симпатии оказались взаимными, обоюдным оказался наш интерес — мы оба являлись по-своему необычными, и в то же время не случайными в мире музыке людьми. Виктор был человеком замкнутым и недоверчивым, себе на уме, неохотно подпускающим к себе других. Знакомые из его многочисленного окружения возникали редко, лишь будучи тщательно просеянными через сито его чувств и разума. Но в общении со мной Цой неожиданно легко и быстро раскрылся, сразу воспринял меня весьма позитивно. И даже его традиционно мрачноватый вид несколько менялся во время наших бесед. Мы говорили много и периодически я находил в нем общие со мной интересы и этому радовался. Например, музыкальные предпочтения Цоя — «Битлз», «Стоунз» совпадали с моими. Политические взгляды, в том числе необходимость смены советского строя на более демократический, тоже совпадали. Хотя меня в этой смене больше привлекала экономическая свобода, а Виктора — свобода творческого самовыражения. И его гражданская жена Наташа Разлогова, человек мудрый и обаятельный, тоже охотно общалась со мной, в основном слушала, ну а порассказать мне было что. В свою очередь Наташа и Цой мне поведали о детстве и юности музыканта, о том, как он в первый раз ушел из дома, как жил, как учился…

Мне это было искренне интересно, бунтарь, как в общем-то и я.

Наши созвоны и встречи стали регулярными. Обычно вечерами мы втроем ходили куда-то поужинать. Особенно Цой уважал небольшой семейный корейский ресторанчик, открывшийся в конце 88-го около эстакады на Красносельской. Цоя там любили и почти обожали, ведь он представлял корейскую нацию (отец кореец, мать русская), являлся земляком, светским и талантливым человеком. Кстати, не только в Москве, но и на гастролях нас нередко разыскивали в гостиницах представители корейской общины и приглашали в свои национальные заведения, которые активно открывались на волне кооперативного движения. Когда дело доходило до того, чтобы расплатиться, — денег не брали, а ведь нередко мы приходили вместе с музыкантами — до 8 человек. Это и в русских ресторанах случалось, и даже пока Цой еще не стал мегазвездой! Вообще наблюдалось куда больше почтения к исполнителям. А сейчас деньги сдерут по полной, еще и обсчитают. В лучшем случае пошлют бутылку шампанского на стол. Да уж, времена меняются, и не всегда в лучшую сторону.

На момент нашего знакомства Цой уже являлся сформировавшимся человеком и музыкантом, с многолетней историей в питерском рок-движении. Об этом написано немало — не хочу повторяться. В Москве же он появился совсем недавно и жил со своей гражданской женой Наташей Разлоговой. Наташа — эстет, из киношных кругов, все недолгие годы их знакомства была Виктору хорошим и верным другом. Думаю, она немало сделала для создания того имиджа, который известен широким массам. Он превратился из голодного и злого, в вальяжного и загадочного. Именно таким его увидели миллионы, в том числе и я, в фильме «Асса».

В тесноте да не в обиде — это полностью относится к условиям проживания Цоя в Москве. Крохотная трехкомнатная квартирка на Профсоюзной улице у метро Коньково. Около обитой дерматином входной двери на пятом этаже девятиэтажки постоянно дежурят верные фанаты и фанатки, исписавшие стены всех пролетов до последнего этажа. В квартирке живут еще трое: Наташины сын, мама и сестра.

Виктор хотел официально жениться на своей любимой, но первая жена не давала развод. Судебный процесс тянулся два года, вплоть до самой смерти Цоя, выпивая из него кучу сил и энергии. Как-то в интервью Марьяны я прочел странные строки: «…какие могут быть браки-разводы, все это детские игры, да и сын вдобавок общий». Вот так логика! Ее можно было бы назвать женской, если бы не те вполне ощутимые дивиденды с имени Цоя, которые Марьяна получает по сей день. Если бы не ее прагматичная хватка. А женщине, которая три последние года его жизни была так близка с ним, которая столько сделала для Вити, достались лишь воспоминания… Впрочем, может оно и лучше — не смешивать деньги и чувства. Теперь Наталья замужем за тем самым Додолевым, который в свое время написал обо мне большую статью в «Юности». Которую я читал на больничке в Матроской тишине — такие вот удивительные переплетения судеб. И, надеюсь, у Наташи все хорошо.

Цой, съехав от Марьяны, перевез в Москву все то «богатство», которое сумел накопить за четверть века своей жизни. В основном многочисленные поделки и рисунки. На заре своей творческой деятельности кое-какие плакаты, нарисованные на ватмане разноцветной гуашью, он даже продавал на «толчке» — портреты Питера Габриэла, Элиса Купера, Стива Хоу и многих других музыкантов. А рисовал Цой неплохо — у него за плечами и художественная школа, и некоторое время учебы в «Серовке» — художественном училище, откуда ему пришлось уйти за чрезмерные, по понятиям педагогов, затраты времени на гитарные экзерсисы. «Это шло в ущерб изучению истории КПСС и других важных дисциплин, без знания которых абсолютно немыслим нормальный советский художник». Цой поступил в ПТУ и стал учиться на резчика по дереву, потом он бросил и ПТУ, но продолжал увлекаться ремесленничеством. И этот дух царил не только в квартире Наташи, но и у Витиной матушки в Питере — повсюду поделки и рисунки. И если у Наташи дома я бывал часто, то питерский «дом со шпилем» на углу Московского и Бассейной посетил буквально пару раз. Квартира, помнится, достаточно большая, но обстановка средняя или даже ниже среднего: громоздкие комоды, старомодные платяные шкафы. Мы сидели на слегка колченогих стульях, слушали западную музыку и пили крепкий сладкий чай с вареньем, которым нас угощала Витина мама. Отношения между ними оставались достаточно натянутыми — образ «блудного сына» навсегда приклеился к нему. Да он особо и не стремился его изменить.

Там же в Питере как-то посетили знаменитую котельную «Камчатка», с которой все и начиналось — Цой там работал кочегаром, а музыкой занимался в свободное время, благо график позволял. Активно участвовал в зарождавшемся рок-движении, объединившемся вокруг питерского рок-клуба, ставшего центром подвальной культуры в противовес Ленконцерту и филармониям. Рок-клуб на улице Рубинштейна олицетворял новый стиль жизни, являлся заметным социальным явлением на сломе старого строя. Все ждали перемен, и бурлящее состояние духа молодежи выплескивалось, как из кипящего котла.

Долгое время концерты в рок-клубе были по-настоящему чистым искусством, никакой практической пользы никому не приносили. Музыканты играли для собственного удовольствия, зрители в зале выпивали-закусывали, в буфете продавали сухое и коньяк, кофе и бутерброды с икрой… Но монополия, есть монополия, и за «левые» концерты, например, в Москве, за которые музыкантам платили деньги, чтобы те могли худо-бедно существовать, и которые проводились без ведома и в глубокой тайне от рок-клуба, могли из этого самого клуба с треском вышибить. На первый взгляд, это музыкантам ничем не угрожало в материальном плане, но, утратив членство в рок-клубе, они из разряда «самодеятельных артистов» автоматически переводились в разряд «идеологических диверсантов» и «тунеядцев». А поскольку пятьдесят процентов подпольных концертов заканчивались обычно (иногда еще не начавшись) всеобщей поголовной проверкой документов и выяснением личностей, то здесь музыкантам приходилось уже туговато. Члены рок-клуба еще могли что-то мямлить про залитованные тексты, показывать бумажки с синими печатями Дома народного творчества и валить всю вину на какой-нибудь «культпросвет», а не членам приходилось выкручиваться самостоятельно. И все-таки рок-клуб являлся действительно новым домом для некогда чисто подвальной музыки и являл собой некое глобальное единство, пусть и не лишенное мелкой вражды и интрижек. Ни клуба, ни такого отношения между музыкантами уже давно нет.