Бойцы тихого фронта

Берлин был намного больше Вены, имел старые традиции социал-демократического движения, он служил своего рода перевалочным пунктом для миллионов иностранцев, ехавших через Германию во все точки континента. В те годы Берлин предоставлял относительно лучшие условия для революционной работы. Здешнее правительство более строго, чем Австрийское, следило за деятельностью революционных организаций. Но в Германии, в отличие от Австрийской республики, существовало мощное коммунистическое движение, способное постоять за себя. Созданная на базе революционного союза «Спартак» в декабре 1918 года, Коммунистическая партия Германии объединяла широкие массы немецкого пролетариата.

Социал-демократическая партия, возглавляемая после ноябрьской революции 1918 года в Германии правыми социал-демократическими вожаками, наряду с буржуазными группировками и фашистскими молодчиками из окружения Адольфа Гитлера являлась врагом партии, хотя и не самым ожесточенным. Напуганные революционной мощью восставших масс, они вступили в сотрудничество с реакцией и монархистами, группировавшимися около Гинденбурга. До начала 1930 года власть находилась в руках буржуазной коалиции во главе с католическим центром и его вожаком Брюнингом. Политика правительства Брюнинга, сменившего в марте 1930 года коалиционный режим Мюллера, ничем не отличалась от политики прежней правящей верхушки. Больше того, в годы правления буржуазной группировки Брюнинга резко возросли налоги, которые легли непосильным бременем на плечи народных масс. Ужасающие размеры приняла безработица. Расстроенная войной, очутившаяся в самом центре свирепствовавшего мирового экономического кризиса, Германия корчилась в страшной агонии: подавляющая часть крупных заводов была закрыта или демонтирована и вывезена из страны в счет военных репараций. Огромное число мелких торговцев и промышленников обанкротилось, деньги обесценивались, инфляция обрекала на голод миллионы скромных вкладчиков-пенсионеров, которым жизнь уже не сулила никаких перспектив. В то же время экономический кризис выбрасывал на улицу все новые и новые волны безработных, которых, согласно официальной статистике, в 1930 году было три миллиона человек, а уже в 1931 году их число превысило 6 миллионов. Страна шла к неминуемой экономической катастрофе. Куда должен был направиться корабль этой страны, какие силы должны были воспользоваться ее тяжелым положением, чтобы захватить штурвал власти, какой курс должны были избрать? На эти вопросы уже получен ответ. Ответ жестокий, залитый кровью десятков миллионов людей, опаленный варварскими пожарами, захлестнутый страданиями и муками, каких не знало человечество на протяжении всей своей истории…

Итак, когда я обосновался в Вене, Георгий Димитров уже переехал в Берлин, но австрийская столица оставалась, если можно так сказать, его второй по значению резиденцией, куда он нередко наезжал. В один из его приездов мы встретились в кафе на Рингштрассе напротив Венской оперы.

— Поздравляю тебя с прибытием, Ванко, — радушно сказал Георгий Димитров, удивленно осмотрев меня с головы до ног. — Вроде ты и не ты. Трудно узнать… Садись и рассказывай. Когда прибыл? Какие новости привез? Где остановился в Вене? Галина с тобой?..

Я знал Георгия Димитрова с юношеских лет, когда начал посещать клуб тесняков Плевенской организации. Будучи секретарем Общего рабочего профессионального союза, он приезжал в Плевен для сплочения плевенских рабочих в революционную профессиональную организацию. Встречался я с Георгием Димитровым и позднее, когда вступил в партию и стал секретарем профсоюза деревообделочников в Плевене, слушал его лекции в партийной школе в Софии — он являлся одним из лекторов. Его темпераментные выступления раскрывали нам во всей глубине проблемы мирового и болгарского профсоюзного движения. Мне не раз доводилось слушать выступления Георгия Димитрова в Плевене, куда он приезжал сам или с Георгием Кирковым для участия в партийных и общегородских собраниях, митингах, торжествах. В годы вооружения партии он вместе с секретарем Василом Коларовым составлял ядро партийного руководства, которое привело партию к величавой эпопее Сентябрьского восстания. В 1925 году в Вене я тоже встречался с Георгием Димитровым — он руководил деятельностью нашей политэмиграции и контролировал вывоз из Югославии болгарских коммунистов…

Я знал Георгия Димитрова и по Москве. Видел его в Коминтерне. В период с 1925 по 1927 год он являлся не только делегатом нашей партии в Исполнительном комитете Коминтерна, но и активным его деятелем. Мы виделись на квартире Васила Коларова в гостинице «Люкс», куда он часто приходил со своей женой Любой.

Георгий Димитров, естественно, не входил в курс моих служебных обязанностей по линии Четвертого управления — он интересовался мною постольку, поскольку дело касалось оказания помощи тому или иному болгарскому коммунисту. Но когда по моей просьбе он давал какие-либо советы или оценки чисто политического характера, то делал это с большим тактом. Этого человека отличали искренняя вежливость, подлинная культура в отношениях с людьми. Когда же было нужно отстаивать партийную точку зрения на трибуне или в уличных схватках с полицией, он, деликатный и отзывчивый собеседник, превращался в неустрашимого, пламенного, бескомпромиссного борца, не знающего пощады к врагам революции.

Ко мне Георгий Димитров относился тепло и сердечно, как и к большинству болгарских политэмигрантов, проживавших в Советском Союзе. После каждой встречи пли разговора с ним я чувствовал, что многим ему обязан. Он укреплял уверенность в своих силах, волю к борьбе.

Как человек, побывавший в загадочном Китае, в компании я невольно оказывался в центре внимания: меня просили рассказывать об этой далекой экзотической стране — о гражданской войне, о Великой китайской стене и национальной китайской кухне, о шанхайских гангстерах и иностранных сеттльментах, о пагодах и мандаринах, о джонках, о пустыне Гоби и бог весть еще о чем… Когда мы виделись в Москве на квартире Коларова, Георгий Димитров просил меня рассказать побольше о Китае, он засыпал меня вопросами. В большинстве случаев мы уединялись в каком-нибудь укромном уголке квартиры, где нас никто не беспокоил…

Во время нашей новой встречи в Вене он держался все так же сердечно, по-свойски. Он был в белоснежной рубашке с элегантно повязанным галстуком, гладко выбрит, с небольшими усами, подстрижен по венской моде, в очках. В первый момент его очки меня удивили — в Москве он надевал их только при чтении. Очки, очевидно, он, как и я, носил для маскировки.

Георгий Димитров спросил меня о письме, в котором он просил навестить его жену.

— Письмо получил, товарищ Димитров. Привез вам сердечный поклон от Любы, от товарища Коларова и Цветаны Николаевой…

— Соскучился я по ним, — сказал Димитров в ответ на мои слова, и его лицо погрустнело. — Как здоровье Любы?

Перед тем как выехать в Вену, я побывал в больнице у Любы Ивошевич, она попросила передать мужу письмо и небольшую фотографию. «Скажи, что я чувствую себя хорошо. Пусть не тревожится обо мне».

На фотографии она в самом деле выглядела хорошо. Но любящие глаза трудно обмануть. Димитров взглянул на фотокарточку, и его взгляд затуманился. О состоянии жены его постоянно уведомляли врачи из Москвы.

Люба Ивошевич, с которой он начал свои первые шаги в революционном движении и которая следовала за ним повсюду как заботливая сестра, мать, любимая, была тяжело больна. Все, что можно, сделал Георгий Димитров для ее лечения — сначала в Вене, где она находилась с ним до его отъезда в Берлин, а затем в Москве. Она была окружена вниманием Васила Коларова и всей болгарской политэмиграции, но болезнь развивалась скоротечно. К многочисленным тяготам, которые нес Димитров на своем ответственном революционном посту, прибавилось большое горе: любимая жена была обречена на скорую смерть.

— Сердце мое изболелось и о ней, — тихо промолвил Димитров, глядя на фотографию Любы. — Мама и она — этих женщин я так люблю, столь многим им обязан.