Тени в переулке

Но главное случилось 30 апреля 1945 года. По радио передали приказ военного коменданта Москвы генерал-лейтенанта Синилова о том, что с 22 часов 2 мая разрешается снять светомаскировку с окон и осветить витрины магазинов, названия театров и кино.

Как хорошо я помню этот день! За полчаса до назначенного срока я сидел у репродуктора и ждал сигнала. В черном раструбе безумствовал военный ансамбль песни и пляски под управлением Александрова.

Мощный хор пел американскую военную песню:

Зашел я в чудный кабачок, кабачок,

Вино там стоит пятачок, пятачок,

С бутылкой там сижу я на окне,

Не плачь, красотка, обо мне.

И вдруг оборвалась веселая жизнь американского солдата. Репродуктор замолк, а потом прозвучал сигнал точного времени.

С криком «ура!» я бросился к окну и начал срывать надоевшую плотную синюю бумагу, которая четыре года не пускала свет из комнаты на улицу.

Видимо, не один я ждал этой минуты. Соседние дома вспыхнули светлыми квадратами окон. Загорелись фонари во дворе, лампочки в подъездах.

Четыре года город жил во тьме, и вот наступил день «зажженных фонарей», как в сказке братьев Гримм.

Конечно, все выбежали на улицу. Непривычно и удивительно было увидеть свой, до слез знакомый двор в этой, как нам казалось, вакханалии огней. Правда, это чувство прошло довольно быстро, и уже на следующий день мы воспринимали ярко освещенные окна как самое обычное явление.

Почти каждый день гремели над затемненной Москвой салюты в честь бойцов Первого и Второго Украинских фронтов. В честь героев Западного фронта, Южного, Белорусского. Мы смотрели на небо, разорванное ярким светом ракет, и спорили, какой же будет салют Победы.

И вот он пришел, этот день, а люди еще не верили своему счастью. День был солнечный, но прохладный, иногда на короткое время налетал дождь.

И все-таки было решено устроить общий пир во дворе. Уже поддатые мужички мастерили козлы для досок и снятых с петель дверей сараев, которые должны были стать столами.

Валя, студент Электротехнического института, протягивал над площадкой провода для гирлянд. Мы все тащили из дома синие, красные лампочки и, конечно, обычные, светлые.

А женщины готовили знаменитый пирог.

Каждая хозяйка у себя дома в духовке газовой плиты на противне пекла свой пирог. В него шли все полученные по карточкам припасы.

Моя мама делала начинку из риса, который где-то раздобыл дядька, американской свиной тушенки и консервированной колбасы по кличке «Второй фронт».

Идея пирога Победы заключалась в том, чтобы положить на столе десятки кусков с разной начинкой и соединить их. Как их соединили, я уже не помню.

И наступила торжественная минута сбора за столом. Зажглись самодельные гирлянды, принесенный на улицу патефон запел: «Пусть ярость благородная вскипает, как волна…»

Все встали и выпили первый тост за любимого вождя, приведшего нас к победе, тем более что его портрет закрепили на распорке во главе стола. Потом выпили за Победу. Третий тост по традиции – за погибших… …А патефон уже играл веселые мелодии, и за столом стало тесно, люди подходили. Военных, идущих через двор, силком затягивали на пиршество.

Пришел участковый, младший лейтенант. Он появился у нас недавно, заменив погибшего от бандитской пули лейтенанта Козлова.

Обычно участковый ходил в синем кителе, с тремя нашивками за тяжелое ранение. Сегодня же он был при полном параде. Слева на кителе висели ордена Славы двух степеней и четыре медали, справа рубиново горела Красная Звезда.

Он сел вместе с фронтовиками, вынул из карманов галифе бутылку водки-сырца, банку рыбных консервов и оглядел стол.

Все замерли. На столе красовались две огромные бутылки самогона.

Участковый взял одну из них, налил полный стакан.

Сейчас он был фронтовиком, а не офицером милиции.

– За Победу, земляки.

Он выпил и закусил знаменитым пирогом.

Нас, пацанов в этот вечер никто не гнал домой укладываться спать.

Ведь этот день был и нашей радостью Мы в 41-м прятались от бомбежки, недоедали, собирали металлолом для фронта, шефствовали над ранеными в госпитале.

Конечно, глупо сегодня писать об этом, но мы немного жалели, что кончилась война, на которую мы не успели. Мы были влюблены в молодых лейтенантов, идущих по улицам. Их золотые погоны, алые ордена не давали нам спокойно спать.

Потом некоторые из нас станут лейтенантами и поймут, что золотые погоны – это чудовищная ответственность: за людей, технику, порученное дело. И офицерская жизнь не такая уж красивая. Но это потом, пока же мы завидовали.

А над столом витали самые необыкновенные истории. Серьезные мужики спорили до хрипоты, что Гитлер жив и его уже поймали и скоро вместе с Герингом и Геббельсом привезут в железных клетках в Москву. Клетки эти установят в Парке культуры имени Горького на выставке трофейного оружия. Покажут народу, а потом будут судить.

Чего только не наслушался я тем самым прекрасным вечером. Люди спорили, пили, произносили тосты, танцевали…

И никто не знал, что у них ровно два дня назад пытались украсть Победу.

Седьмого мая 1945 года в городе Реймсе в 2 часа 41 минуту ночи в ставке американского главнокомандующего генерала Эйзенхауэра наши западные союзники тайно подписали акт о безоговорочной капитуляции Германии.

С немецкой стороны, по поручению нового главы рейха гросс-адмирала Деница, подписал документ генерал-полковник Йодль. И одновременно Дениц приказал не прекращать военных действий на востоке, в Чехословакии, задержать советские войска как можно дольше и дать американцам войти в Прагу.

Знал ли это Эйзенхауэр, подписывая акт о капитуляции? Кто мог ответить на этот вопрос?

– Безусловно, знал, – разъяснил мне один из лучших наших разведчиков генерал Коротков.

Кстати, именно этот акт о капитуляции, подписанный американцами, дал впоследствии повод некоторым западным историкам преуменьшить в своих книгах и фильмах роль Красной армии.

Итак, акт о капитуляции был подписан в 2 часа 41 минуту, а ночью его текст уже был у нашего разведчика. Позже этого человека назовут асом разведки.

Получив столь исключительное донесение, Коротков немедленно доложил своему начальнику – генерал-полковнику Ивану Серову, который был заместителем командующего Первым Белорусским фронтом маршала Жукова по оперативным вопросам.

Дальнейшую историю двух актов о капитуляции мне рассказал генерал Серов. Сведения, полученные от Короткова, он тут же, ночью, передал в Москву. Реакция последовала немедленно. Сталин позвонил Жукову и сказал, что акт о капитуляции Германии будет подписан только в присутствии всех главнокомандующих союзных войск и только в Берлине, в Карлхорсте, где дислоцировался штаб маршала Жукова.

Утром прилетел Вышинский с текстом акта. Через несколько часов на Темпельхорстский аэродром должны были прилететь представители союзного командования: английский маршал авиации Теддер, командующий стратегическими воздушными силами США генерал Спаатс и главнокомандующий французской армией генерал Делатр де Тассиньи.

Начали спешно готовиться к столь важному мероприятию. Практически не тронутым обстрелом оставалось здание военно-инженерного училища в Карлхорсте.

Комендант Берлина генерал Берзарин и тыловики фронта проявили необычайную расторопность: были подготовлены апартаменты для приема союзников, зал подписания и, естественно, зал для банкета.

Мне рассказывал мой товарищ, который в мае 45-го был младшим лейтенантом и служил в комендатуре Берлина, как он получил важное правительственное задание.