Поход в Россию. Записки адютанта императора Наполеона I

Армия заняла их еще теплое место в городе, за которым они расположились бивуаком и тревожили нас своими неожиданными нападениями вплоть до самого Смоленска; после несчастья на реке Вопь мы отказались от мысли идти отдельно от императора. Здесь эти орды обнаглели; они окружили 14-ю дивизию. Когда принц Евгений захотел прийти ей на помощь, его солдаты и офицеры, окоченевшие от двадцатиградусного мороза, который, благодаря резкому ветру, был совершенно невыносим, продолжали лежать на горячей золе своих костров. Им тщетно указывали на их ближайших товарищей, на приближавшегося неприятеля, на пули и ядра, уже достигавшие их самих; они упорно отказывались вставать, заявляя, что предпочитают погибнуть, чем терпеть дальше такие страшные муки. Даже караульные покинули свои посты. Принцу Евгению все-таки удалось спасти свой арьергард.

Когда этот арьергард продолжал путь к Смоленску, толпы бродячих солдат были опрокинуты неприятелем на войска Нея. Они заразили их своим ужасом: все бросились к Днепру и столпились у входа на мост, не думая о защите; но тут 4-й полк выстрелами остановил неприятеля.

Его командир, молодой полковник Фезансак, сумел оживить своих застывших от холода солдат, которые в ярости бросились на неприятеля, на снежные сугробы, на ледяной северный ураган! Нею даже пришлось умерить их пыл!

Наконец армия снова увидела Смоленск [211]. Она достигла места, где ждала избавления от всех своих страданий. Солдаты вошли в город. Вот обещанный предел, где, конечно, они все найдут в изобилии, обретут необходимый покой, где ночевки на девятнадцатиградусном морозе будут забыты в хорошо отапливаемых домах. Здесь они насладятся целительным сном; здесь починят свои платья, здесь им будет роздана новая обувь, соответствующая климату одежда!

Завидев город, только гвардия и солдаты не покинули своих рядов; остальные устремились вперед. Тысячи человек, в большинстве случаев безоружных, покрыли обрывы крутого берега Днепра; они целыми толпами теснились около высоких стен и городских ворот. Но эта беспорядочная толпа, их худые, закоченелые и покрытые грязью лица, их разорванные мундиры, их странные одежды, которыми они заменили свои мундиры, их ужасный, отвратительный вид напугал всех. Если дать ворваться в город этим озверевшим от голода людям, то они все разграбят, — и ворота города были заперты перед ними!

Этой мерой думали заставить их вернуться к порядку. Тогда в остатках этой несчастной армии началась ужасная борьба между порядком и беспорядком. Тщетно одни просили, молили, заклинали, угрожали, пробовали взломать ворота, падали мертвыми у ног своих товарищей, которым было приказано отталкивать их; последние были неумолимы: им надо было дождаться прибытия первого отряда, еще сохранившего порядок.

Это была Старая и Молодая гвардия. Беспорядочные толпы вошли в город только вслед за ними; они и остальные корпуса, с 8-го и по 14-й поочередно, вступали в город и думали, что их вступление было отсрочено для того, чтобы дать возможность гвардии лучше отдохнуть и подкрепиться. Страдания сделали их несправедливыми, и они проклинали ее: «Неужели мы постоянно будем приносить себя в жертву этому привилегированному войску, этой вынужденной декорации, которая является первой лишь на смотрах, на празднествах и при раздаче наград?! Неужели армия будет пользоваться лишь одними остатками? А чтобы получить их, надо подождать, когда насладятся гвардейцы?» Им можно было лишь ответить, что необходимо сохранить все в целости, хотя бы один корпус, и дать преимущество тем, которое в последнюю решительную минуту могут дать отпор.

Между тем эти несчастные вошли в столь желанный Смоленск; они покинули берега Днепра, усеянные телами умерших наиболее слабых товарищей, погибших от долгих часов напрасного ожидания. Другие остались около ледяных высот, которые надо было перейти, чтобы достигнуть города. Остальные же бросились к складам, и многие из них умерли, пока брали приступом двери, к которым их не допускали. «Кто вы? Из какого корпуса? Как вас узнать? Лица, раздающие провиант, ответственны за него: они могут выдавать его лишь уполномоченным офицерам, которые должны предъявлять квитанции на его получение». Но у тех, которые приходили за провиантом, не было офицеров; они не знали, где находятся их полки! В таком положении были две трети армии.

Эти несчастные рассыпались по улицам, не имея никакой надежды, кроме грабежа. Но обглоданные до костей трупы лошадей, валявшиеся повсюду, свидетельствовали о голоде. Повсюду у домов были оторваны двери и оконные рамы, которые употреблялись на топливо для костров: в домах они не могли найти себе убежища, не было приготовлено ни зимних квартир, ни топлива. Больные и раненые оставались на улицах на тех повозках, на которых их привезли.

Тогда только бродячие солдаты начали искать свои знамена; они быстро нашли их, чтобы получить провиант; но весь заготовленный хлеб был уже роздан: не было ни сухарей, ни мяса. Им выдали ржаной муки, сухих овощей и водки. Нужны были невероятные усилия, чтобы помешать отдельным отрядам различных корпусов убивать друг друга у дверей провиантских складов; потом, когда после бесконечных формальностей эти жалкие припасы были розданы, солдаты отказались нести их в свои полки: они набрасывались на мешки, вытаскивали оттуда по несколько футов муки и притаивались где нибудь, чтобы съесть ее. Так же было и с водкой. На другой день дома были переполнены трупами этих несчастных.

Одним словом, этот зловещий Смоленск, который армия считала концом своих мучений, был только началом их! Перед нами открывались бесконечные страдания: надо было идти еще сорок дней под тяжелым игом всевозможных лишений. Одни, отягощенные муками настоящего, приходили в ужас при мысли о будущем; другие же восставали против своей участи: они рассчитывали только на самих себя и решили выжить во что бы то ни стало.

С тех пор все, в зависимости от того, были ли они сильны или слабы, отнимали силой или потихоньку у своих умирающих товарищей продукты, одежду и даже золото, которым еще с Москвы они наполнили вместо провизии свои походные сумки. Затем эти негодяи, которых отчаяние довело до разбоя, побросали оружие, чтобы спасти свою подлую добычу, воспользовавшись общим замешательством, тем, что их мундиры стали неузнаваемы ночью — одним словом, всеми темными средствами, благоприятствующими подлости и преступлению! Если бы эти ужасы не были преувеличены в произведениях, опубликованных до сих пор, я умолчал бы об этих отвратительных подробностях, потому что эти ужасные явления были редки и виновные получили заслуженное наказание.

Император прибыл 9 ноября, как раз тогда, когда положение было отчаянным. Он укрылся в одном из домов на Новой площади и не выходил оттуда до 14 ноября, чтобы продолжать отступление. Он рассчитывал на провиант и фураж на две недели для стотысячной армии: не нашлось и половины этого количества муки, риса и водки! Мяса не было совсем. Слышны были гневные крики на одного из заведующих провиантом. Поставщику этому удалось спасти свою жизнь лишь после долгих молений на коленях перед Наполеоном! Быть может, доводы, которые он привел, сделали больше, чем мольбы.

— Когда я прибыл сюда, — говорил он, — стаи отставших от армии солдат уже внесли в Смоленск разрушение и ужас. Здесь умирали от голода точно так же, как и на больших дорогах. Когда был установлен некоторый порядок, одни только евреи вызвались доставить нехватавший провиант. Затем взялись помочь нам литовские помещики. Наконец, показался первый фургон обоза с продовольствием, собранным в Германии. С ними прибыло несколько сот немецких и итальянских быков.

Между тем, масса трупов по домам, по дворам и садам, и их убийственный запах заражали воздух. Мертвые убивали живых. Служащие, как и многие военные, расхворались, некоторые из них словно лишились рассудка: плакали или тупо устремляли в землю свой угрюмый взор. У некоторых из них спутанные волосы вставали дыбом; эти несчастные при страшных богохульствах, в ужасных корчах и с еще более ужасным смехом замертво падали на землю.