Мартин Лютер Кинг. Жизнь, страдания и величие

Преподобный Малколм Бонд, белый священник епископальной церкви, непосредственно участвовавший в освободительном движении с 1961 года, заявил на одном из собраний в Майами, что городские негритянские «массы чувствуют, что Мартин Лютер Кинг ― не их лидер и что он не выражает ни их мыслей, ни их интересов». Сам Бойд прожил в Лос-Анджелесе восемь лет, часть из которых пришлась на период после мятежа. Он был близко знаком с еще одним священником епископальной церкви ― преподобным Моррисом Сэмюелем, который приезжал в Селму для участия в демонстрациях и был единственным белым священнослужителем, остававшимся в Уоттсе в самый разгар волнений. Теперь Бойд сказал, что жители черных гетто рассматривают Кинга лишь в качестве посредника между неграми и белым начальством.

Эта оценка не столько обидела, сколько встревожила Кинга, заставив его заняться самоанализом. Оценка Бонда событий в Уоттсе, появившаяся в «Крисчиен сенчури», активизировала и без того мучительный процесс переоценки ценностей, происходивший в сознании Кинга. Он должен был во что бы то ни стало разобраться в этой проблеме, так как вознамерился сыграть важную роль в ее решении. Он собирался заняться этим, как только закончится очередная избирательная кампания на Юге.

Кинг сел работать над статьей для «Сэтердей ревю». Он писал, что пожары в Уоттсе осветили недостатки в самом движении за гражданские права. «Лидеры правозащитного движения, ― Кинг имел в виду и самого себя, ― полагали, что Север будет автоматически получать дивиденды от борьбы, которая ведется на Юге. Они предполагали, что определенные системные преобразования неизбежны и без усиления массового давления ― по мере того, как в нации происходят нравственный поиск и переоценка ценностей. Это была ошибка». В течение десятилетия, когда движение ненасилия приводило к улучшению положения негров на Юге, условия жизни в черных гетто на Севере только ухудшались. «Дома, которые уже тогда были убогими и запущенными, за минувшие десять лет совсем обветшали. Сегрегация в школах не уменьшилась, а, напротив, только усилилась. И самое главное ― безработица среди негров резко возросла и никак не зависит от общего экономического развития. Вся нация ― как цветные, так и белые, была потрясена и возмущена полицейской жестокостью на Юге. С полицейским произволом на Севере общество смирилось: оно либо оправдывает его как необходимость, либо вообще отрицает факт его существования».

За последние два года официальные лица Севера часто с восхищением превозносили борьбу чернокожих. Однако стоило разговору коснуться насущных проблем северных негритянских общин, как от их благодушия не оставалось и следа и позиция их становилась жесткой. Хотя движение против расизма добилось общенационального признания, его ориентация оставалась в целом региональной. Добиваясь изменений в законодательстве страны, оно разрабатывало свои предложения, учитывая в основном ситуацию на Юге. Но теперь, заявил Кинг, негритянское освободительное движение приступает к корректировке своей деятельности. Оно сконцентрирует внимание на положении негров на Севере.

«Главный вопрос заключается в том, примет ли это движение силовую форму или же оно удержится в границах ненасилия... Когда нуждающиеся сталкиваются с неумолимым бессердечием или же с изощренным издевательством, они утрачивают благоразумие, приходя в ярость... Белое руководство на Севере слишком долго использовало разного рода отговорки, рассчитывая на терпение негров. Этот путь ведет в тупик. Весьма сплоченная, потенциально взрывоопасная черная община Севера готова воспламениться от любой искры: слишком уж много накопилось у нее обид».

Таким образом, Мартин Кинг расширил сферу своих интересов на Север, реально начиная превращаться в политическую фигуру государственного масштаба. Может показаться, что его жизнь превратилась в бесконечную серию выступлений. Официальные лица пресвитерианской церкви на Юге приглашают его выступить с приветственной речью в адрес конференции в Монтрите, штат Северная Каролина, посвященной обсуждению расовых проблем. Причем приглашают, рискуя вызвать осуждение со стороны консервативной части своей паствы. Затем Кингу предстояло выступить при получении почетных степеней доктора в колледже Св. Петра в Джерси-Сити и в Свободном университете Амстердама. Он действительно стал своего рода знаменитостью. Однако он давно уже находился на самой вершине своей славы, и поэтому внешние признаки признания не производили на него большого впечатления. Ему многое еще предстояло сделать, и это казалось куда важнее. Нобелевская премия служила постоянным напоминанием о том, что мировая общественность и его собственная совесть ожидали от него. Он не был обычным триумфатором. Для него церемония вручения ключа имела смысл только в том случае, если им можно было отомкнуть ворота, за которыми люди ожидали его помощи. Любую возможность он использовал для того, чтобы проповедовать идеи братства, мира и любви. Это были его требования, которые он навязывал самодовольному, хвастливому миру. Он считал себя выразителем чаяний миллионов страдающих и угнетаемых людей.

Именно в этом качестве он вместе с Бернардом Ли, Эндрю Янгом и Байардом Растином прибыл в здание ООН на беседу с послом Голдбергом 10 сентября. Свита Кинга состояла из его соратников и советников. Беседа эта ни к чему не привела. Между позициями Кинга и администрации Джонсона образовались глубокие расхождения, которые в предстоявшие месяцы разрослись до глобальных размеров. В основном это было связано с различиями в оценке войны во Вьетнаме. Кинг пытался быть объективным. Он критиковал Ханой за требование безоговорочного вывода американских войск. Но он был американцем, и поэтому его больше интересовала позиция Соединенных Штатов. «Мы должны создать атмосферу доверия, ― сказал он, ― даже за счет наших уступок, так как ставки очень высоки».

Эти ставки определили будущее человечества в той мере, в какой от них зависели конкретные судьбы бедных вьетнамских крестьян и судьбы несчастных американских молодых людей, многие из которых были чернокожими и тоже бедными. В своей Нобелевской речи Кинг в общих чертах осветил взаимосвязь, существующую между такими явлениями, как расизм, бедность и войны. Его последующий жизненный опыт заставил его глубже постичь их природу, осознать их общую сущность.

Еще в начале августа двое белых мужчин, откликнувшиеся на призыв Мартина Кинга и приехавшие в Селму ― Джонатан Дэниеле, учащийся епископальной семинарии, и преподобный Ричард Моррисроу, католический священник из Чикаго, ― были арестованы за участие в демонстрации и посажены в тюрьму округа Лаундес. Когда Кинг 20 августа уезжал из Лос-Анджелеса, этих мужчин выпустили из тюрьмы. Едва они вышли на свободу, как были расстреляны. Дэниеле был убит сразу, Моррисроу ― тяжело ранен. За что? Они разъясняли чернокожим людям их гражданские права по новому избирательному закону и убеждали их обращаться к федеральным регистраторам. В этом злодеянии был обвинен помощник шерифа Том Л. Коулмен, но большое жюри, состоявшее сплошь из белых, его оправдало, признав, что он стрелял в невооруженных священнослужителей «в целях самозащиты». В определенном смысле это соответствовало истине и эта мысль была понятна членам жюри: всякий, кто способствовал обретению гражданских прав негритянским населением «черного пояса», посягал на прогнивший образ жизни, защищать который с оружием в руках было доверено таким типам, как Коулмен или Колли Лерой Уилкинс. Мартин Кинг был в Селме 11 мая, когда жюри не смогло обвинить Уилкинса и его дружков из ку-клукс-клана в убийстве Виолы Люццо. Он сказал по этому поводу: «Я не думаю, что кто-либо из этих людей будет хоть когда-то осужден, но я буду рад, если я ошибаюсь».

Кинг был в Париже, когда 25 октября стало известно, что и повторный суд освободил Колли Уилкинса. Кинг назвал его оправдание «одним из самых подлых преступлений против справедливости, которые когда-либо совершались на Юге». Это решение вместе с оправданием Коулме-на стали последними каплями, переполнившими чашу его терпения. Кинг прервал свое европейское турне и вылетел в Нью-Йорк, чтобы организовать движение протеста и предложить Федеральному собранию разработать такой законопроект, которым бы пресекались любые попытки «убивать, угрожать, запугивать или как-либо иначе препятствовать деятельности членов правозащитных организаций... «Такой закон совершенно необходим, ― заявил он представителям печати, ― потому что люди боятся, что их убьют, если они попытаются проголосовать или воспользоваться какими-либо местами общественного пользования и что убийцы останутся безнаказанными». В течение месяца после убийства Дэниелса избирательная комиссия регистрировала в округе всего по 21 темнокожему избирателю в день. Это было наглядным доказательством эффективности вооруженной силы белых.