Атаман Платов

«Я слишком уверен, что Ваше Высокопревосходительство совершенно видите пользу и непременные надобности в скором соединении, — писал Багратион Платову 8 июля, — и потому пожелаете поспешить сколь возможно… и пойдете, конечно, не менее 50-ти верст в каждый переход».

Получив предписание командующего, Платов отмахал за сутки от Слуцка до Бобруйска более 50 верст, намереваясь прибыть в Могилев 10 июля, если не «днем, то ночью». Но и маршал Даву не терял времени даром.

Атаман шел по намеченному графику и прибыл бы в Могилев вовремя, но еще 9 июля в город вошли войска Даву. Багратион, пробиваясь на соединение с 1-й армией, решил дать маршалу генеральное сражение. Потому и задержал здесь корпус Платова на два дня.

Генеральное сражение не состоялось, но произошла битва, и, по мнению М. И. Платова, «довольно порядочная», в которой «с обеих сторон, если не десять, то девять тысяч убитыми и ранеными пало». В ней вместе с корпусом генерал-лейтенанта H. H. Раевского отличилась бригада полковника В. А. Сысоева в составе пяти казачьих полков. Бой у Салтановки, а речь идет именно о нем, был действительно кровопролитным, хотя и скоротечным. Потери атаман несколько преувеличил, но совсем немного.

12 июля корпус Платова переправился вброд через Днепр у монастыря Ворколабова, отделился от Багратиона и стал догонять 1-ю армию. Через два дня атаман получил пакет от Барклая де Толли с сообщением о его решении дать генеральное сражение неприятелю у Витебска. Командующий писал:

«…Собрал я войска свои на сегодняшний день в крепкой позиции у Витебска, где с помощью Всевышнего приму неприятельскую атаку и дам генеральное сражение.

В армии моей, однако, недостает храброго Вашего войска, я с нетерпением ожидаю соединения оного со мною, отчего единственно зависит ныне совершенное поражение и истребление неприятеля, который намерен по направлению из Толочина и Орши частью своих сил ворваться в Смоленск, по каковому поводу настоятельнейше просил я князя Багратиона действовать на Оршу и занять сей город, а Ваше Высокопревосходительство именем армии и Отечества прошу идти как можно скорее на соединение с моими войсками.

Я надеюсь, что Ваше Высокопревосходительство удовлетворите нетерпение, с коим Вас ожидаю, ибо Вы и войска Ваши никогда, сколько мне известно, не опаздывали случаем к победам и поражению врагов. Я же отсель до тех пор не пойду, пока не дам генерального сражения, от которого совершенно все зависит».

С 13 по 15 июля арьергард 1-й армии под командованием Петра Петровича Коновницына в трудном единоборстве отражал атаки противника. Избранная у Витебска позиция на деле оказалась вообще непригодной для сражения, особенно в случае его неудачного исхода и необходимости отступления.

«Мы в таком положении, — писал Ермолов Платову, — что и отступать невозможно без ужаснейшей опасности. Если Вы придете, дела наши не только поправятся, но и примут совершенно выгодный вид. Спешите».

Атаман не пришел. Не успел. А с одной надеждой на Всевышнего Барклай де Толли не рискнул вступить в сражение с противником, который имел двойное численное превосходство над его армией, и приказал отступать. В ночь на 16 июля русские войска оставили позицию у Витебска.

В штабе Барклая де Толли, по-видимому, были убеждены, что соединение русских армий сдерживается не только объективными трудностями отступления войск Багратиона, но и сознательно. Во всяком случае, такой вывод напрашивается после чтения письма Ермолова к Александру I. «Государь! — писал он 16 июля. — Необходим начальник обеих армий. Соединение их будет поспешнее и действия согласнее».

Платов, не зная о том, что 1-я армия оставила позицию у Витебска, продолжал пробиваться на соединение с ней по указанному ранее маршруту, теряя драгоценное время. Вскоре он получил послание Ермолова с упреками за проявленную медлительность, датированное тем же 16-м числом.

Платов отправил Ермолову ответ с описанием всех событий, начиная со дня, когда он вышел из Гродно. К письму атаман приложил записку следующего содержания:

«Я письмо к Вам писал на песке, сидя на коленях, как другу. Прошу довести его до сведения главнокомандующего, он увидит, что мне невозможно было успеть скоро соединиться с Первой армией. А теперь уже есть надежда соединиться через два дня, разве он (Барклай де Толли. — В, Л.) отретируется до Москвы, тогда уже не скоро нагоню.

Боже милостивый, что с русскими армиями делается? Не побиты, а бежим! Одна со страхом отступает, а другую отдаленными дорогами отводят без боя. Спасал я ее три недели удачливо. Прошу Бога, чтобы благословил меня и другую защитить».

Соединение казачьего корпуса с 1-й армией произошло действительно «через два дня», то есть 19 июля. Судя по всему, Ермолов не показал записку Платова Барклаю. Командующий выразил атаману свою «наичувствительную благодарность» и уверенность в том, что донские войска «покроют себя новой славой». Вместе с тем он предложил ему представить список офицеров «с описанием их подвигов» для награждения. Ничто, кажется, не предвещало грозы…

Багратиону благодаря мужеству казаков и военному искусству их полководца удалось вывести свои войска из, казалось бы, неминуемого окружения. 20 июля его полки начали прибывать в район расположения 1-й армии у Смоленска. Соединение завершилось в течение трех дней.

«По духу 2-й армии можно было думать, что оная пространство между Неманом и Днепром не отступая оставила, но прошла торжествуя, — вспоминал Ермолов. — Шум неумолкавшей музыки, крики неперестававших песней оживляли бодрость воинов; исчез вид претерпенных трудов, видна была гордость преодоленных опасностей, готовность к превозможению новых».

Ученик Суворова Багратион умел поддерживать боевой дух в армии. Оттого-то его солдаты и воспринимали успешные сражения казаков как свои собственные победы.

Соединение двух русских армий было большим успехом их командующих. Превосходство сил Наполеона заметно уменьшилось, и он не получил желаемого и выгодного для него на том этапе войны генерального сражения.

А. П. Ермолов — Александру I,

после соединения русских армий:

«Ваше Величество, мы вместе. Армии наши слабее числом неприятеля, но усердием, желанием сразиться, даже самим озлоблением соделываемые не менее сильными…

Государь! Нужно единоначалие, хотя усерднее к пользам Отечества, к защите его, великодушнее в поступках, наклоннее к принятию предложений быть невозможно достойного князя Багратиона, но не весьма часты примеры добровольного подчинения.

Государь! Ты мне прощаешь смелость в изречении правды!»

Как видно, торжество соединения не сгладило остроты противоречий между командующими. Князь Багратион, отличаясь умом «тонким и гибким», по отзыву Ермолова, не проявил этих качеств в отношении к Барклаю де Толли.

Обычно тактичный Михаил Богданович долго терпел, щадя самолюбие авторитетного в армии и первого по времени производства в чин генерала Багратиона, но всему бывает предел. Он не выдержал, и, по свидетельству очевидца, после соединения русских армий у Смоленска имел место крайне неприятный эпизод, произошедший в присутствии подчиненных.

— Ты немец, тебе все русские нипочем, — несправедливо обвинил распалившийся Багратион военного министра.

— А ты дурак, и сам не знаешь, почему себя называешь коренным русским, — ответил на это Барклай де Толли.

В такой обстановке рассчитывать на единство действий не приходилось. Военного министра порицали все: интриганы по свойствам характера и по положению в главной квартире, боевые генералы и люди, близкие к царской фамилии, а значит, и влиятельные при дворе; в солдатском строю за его спиной нередко раздавались мужицкие каламбуры и просто смачные ругательства.

История давно разрешила этот конфликт, оправдав устами А. С. Пушкина Барклая де Толли, обремененного ответственностью за судьбу армии и всей России, и поняв горячего и искреннего патриота Багратиона, в то время выражавшего общее мнение. Именно тогда в хрипловатом хоре осуждения Барклая прозвучал зычный голос донского атамана, больно ранивший военного министра.