Черный квадрат

Перепуганные народы воображением создали Бога и злого и доброго. Вожди же, зная это, прикидываются то тем, то другим: выдавая себя за Бога доброго, творят зло. И для совершения своего дела заставляют Искусство танцевать для отвлечения народного внимания и в то же время им же <вождем> обращ<ается> внимание на творения своих «добрых вещей».

И горе тому Искусству, которое не захочет принять в зеркало свое вождя лик.

Этот вождь боится всего того, что не отражает его, ибо в этих явлениях прекращается его власть, они ему становятся неизвестны, так как, собственно говоря, познает он явления только в образе своем, поэтому вещи, которые непохожи на него, он хочет сделать похожими на себя.

И потому приказывает: «Творите все по образу моего мышления, ибо в этом ваше благо, мысль моя блага». Но человеку, который скажет: «Нет, мышление твое не есть добро мне», — горе ему. Этот человек восстает против него и хочет отобрать свою власть у него.

Отсюда череп человеческий есть не что иное, как только посудина, в которой горит свет вождя; этот череп человека никогда не загорался светом своим, так как вечная тьма царит в нем из века в век. Вечное спокойствие существует, но приходит время, в одном из них начинается воспалительный процесс и загорается мозг, воспламеняется и в огне обрисовываются явления, которые кажутся в разных ликах, отсюда возникает воображение. Так в горящей купине явился лик Бога в голосе. Это больше всего является вождям и пророкам, которые идут и рассказывают всем, во тьме пребывающим, — стремятся в их покое зажечь свет и выявить в нем этого Бога — блага и зла.

Четыре истины посеяли вожди и пророки — добро и зло, прошлое и будущее; комбинируя из этих понятий сегодняшние деяния, оправдываясь перед будущим и прошлым, <они> во всем хотят посеять эти истины; тоже и в Искусстве, ибо эта область изъята из четырех истин, каковые с точки зрения Искусства не суть истины, ибо являются человеческим недомыслом.

Боятся вожди всего безвременного, не имеющего истории, пространства и времени, ибо этим самым отнимается у них власть, ибо каждый из них знает, что в сути своего разума осознает свою временность.

Стремится он или приближенные, страдающие тем же недугом, что<бы> вождь их был бессмертен, и как бы получается, что он хочет в то же время выскочить из всего временного в безвременное-бессмертное (временщиком не хочет быть ни один из пророков и вождей).

Для охраны своего бессмертия он принимает все меры и когда живой, и когда лежит в гробе (все углы своего гроба вооружает). Он заблаговременно стремится зафиксировать лик свой в Искусстве, ибо чувствует, что в нем он продержится больше всего и спасет лик свой от времени, он догадывается, что бури новых харчеоформителей сметут все амбары, но не сметут музеи, в которые благодаря Искусству попадет его лик.

Для этой цели вождь стремится обратить в свое учение художников и ученых, ибо <знает —> не обратит их, не будут служить ему, он знает, какими способностями обладают те и другие — посулив им кусок хлеба в будущем, они, наивные дети, отдадут ему все свои способности, веря ему и будущему. Но оказывается, что тысячи лет назад один инок обещал детям обетованную землю блага. Но он в славе умер, а дети ищут до сих пор земли благой. Так и другие вожди обещают в будущем, но не сегодня: «Сегодня, — говорят каждому, — умри и сохрани меня щетиною штыков, а в будущем ты получишь благо за это».

Ни ученые, ни художники не знают этого дела; если бы они знали, они бы обратили все свои способности в свою пользу, отказавшись от вождей. «Наука как таковая» и «Искусство как таковое» — вот <каковы должны быть> их лозунги.

Новое Искусство есть тот проблеск, есть великий выход к беспредметному своему бытию. Но этого явления не узнали художники, и пошли многие уже за кухней вождей, ожидая в будущем, что будет для них сварен обед, но, увы, кухня как таковая окажется всегда в руках повара, который прежде всего пообедает хорошо сегодня.

Вождь всегда имеет учителей, помощников, художников, ученых, которых он научил, как убедить народ; для этого они изобретают разные методы измерения и определения достоинств Искусства, и, конечно, наиглавнейшим методом изучения и регулирования движения Искусства есть метод социологический, социология Искусства, которой выводится происхождение Искусства из взаимоотношений классов, вытекающих из их социальных экономических взаимоотношений. Отсюда и получается вывод, что Искусство можно разделить на классовые различия, что существует Искусство буржуазное, религиозное, крестьянское, пролетарское. И действительно, его можно разделить, подходя с методом социального измерения. Потому что этот метод измерения действительно измеряет Искусство по элементам социального происхождения, но тут Искусство как таковое ни при чем. Искусство [есть] только использованное орудие, средство.

Отсюда, конечно, можно установить, что религиозное искусство происходит из бытия религии, крестьянское из его бытия, тоже и пролетарское, ибо в них все признаки налицо, но нужно принять во внимание, что эти признаки не принадлежат Искусству.

Куда же отнести Искусство беспредметно-абстрактное? Оказывается, и в этом случае стремятся его обязательно отнести к буржуазному разложению [59], хотя в нем нет никаких признаков разложения; конечно, при отнесении беспредметного Искусства к категории разлагающихся явлений имеется в виду то обстоятельство, что этот род Искусства не приложим к «конкретной деятельности харчевокухонной классовой» людей, что в нем не видно ни отражения, ни выражения этой деятельности.

Почему же оно буржуазное? — Потому, очевидно, что буржуазия как класс, с точки зрения пролетарского мыслителя, <есть> разлагающийся класс, никуда не годный к развитию. Поэтому и новое, то же супрематическое, беспредметное Искусство, тоже никуда не годное, ибо не может отразить борьбу двух кухонных систем по распределению харчевых благ.

В действительности происходит [сильная] борьба двух классов, и у той и другой стороны есть то Искусство, которое отражает и помогает тому или другому, следовательно, еще организмы обеих сторон крепки.

Ну, а новое, беспредметное Искусство ни тем ни другим не служит, оно им и не потребно, но это не значит, что оно <слово нрзб.> разлагается.

Я убеждаюсь, что социологический метод исследования Искусства не может ответить на вопрос, что такое Искусство, и дать точную картограмму последнего анализа. Точно так же и все другие методы, за исключением метода, который проистекает из точки зрения самого Искусства. Этот метод я бы назвал методом обратной точки зрения на социальные процессы общественных взаимоотношений экономических материальных гармоний и возникающего от них мировоззрения.

Обратным методом с точки зрения на вещи Искусства становится опротестование первых, <этим методом> возводятся новые взаимоотношения общественные и производственные, ориентируясь на Искусство и его мировоззрение, ибо довлеющее Искусство сможет остановить пищевой разврат чисто материальных забот, которые оправдываются материалистическим мышлением о теле как таковом, но ничуть не говорят о тех отношениях, которые мы называем духовными.

Заботясь о чисто материальных благах, <об> удовлетворении тела, мы его развращаем; и производство, проистекающее из этого начала, ведет к разврату и изнеможению, получая как бы удовлетворение в развитии производственной силы. Тысячелетия протекли <в работе> исключительно над материальной производственной проблемой удовлетворения тела разными ухищрениями. Натура нас не удовлетворила, и мы перекинулись за пределы натуры к механизации и через механизацию хотим насладить тело. И тысячи лет разных прием<ов> и изобретений науки ничего не принесли, кроме полной оторванности от натуры, лишения нормы и перехода к ненормальному механическому разврату, который уже людям кажется вполне естественным и нормальным.